Карпо Соленик: «Решительно комический талант»

В чем дело? Почему вопрос об умении «лгать» вырастал до проблемы, требовал специального обсуждения? – Потому что он был связан с существом гоголевского положения об истинно комическом.

Можно по-разному подойти к исполнению роли «плута», «взяточника» или любого другого сатирического персонажа. Актер, не умеющий «лгать», изменяет своему герою и словно говорит зрителям: «Смотрите, какой я плут» – или: «Смотрите, как я смешон в своих поступках». Но возможен и другой путь, когда актер, словно не замечая публику, всецело верен создаваемому им характеру. Мастером такого исполнения был, кстати, сам Гоголь, который, как вспоминает И.С. Тургенев, читал свои произведения «не улыбаясь» и, в то время как слушателями овладевал неудержимый хохот, «продолжал, не смущаясь общей веселостью и как бы внутренно дивясь ей, все более и более погружаться в самое дело…»[59]. Исполнителю чужда и даже «непонятна» «веселость» зрителей – ведь герой считает себя вполне порядочным человеком и не склонен иронизировать над своими поступками. Но зато чем глубже погружается исполнитель «в самое дело», чем с большей серьезностью, основательностью и, если надо, солидностью ведет свою роль, тем сильнее выступает внутренний комизм его поступков, его характера. Вот что значит, по Гоголю, уметь «лгать», то есть «говорить ложь тоном так близким к истине… как можно только говорить одну истину!»

Эта естественность, непроизвольность, «простодушие» комического составляет, между прочим, один из главных нервов гоголевской поэтики. Городничий в «Ревизоре» велит распечатывать чужие письма, и если нет в них ничего важного – «можно опять запечатать; впрочем, можно даже и так отдать письмо, распечатанное». Почтмейстер говорит городничему, что, прочитав одно интересное письмо, он «нарочно оставил его у себя. Хотите, прочту?» Все это сообщается как бы между прочим, чистосердечно, наивно. Вместо: «Смотрите, какой я плут!» – гоголевские герои говорят зрителям: «Смотрите, какой я достойный человек!» – и тем сильнее спрятанный в пьесе комический эффект.

В «Мертвых душах» председатель палаты, благоволивший Чичикову, «дал приказание из пошлинных денег взять с него только половину, а другая неизвестно каким образом отнесена была на счет какого-то другого просителя…». Мы опять еле сдерживаем улыбку, а между тем автор сохраняет полнейшую серьезность, сообщает об этом факте невзначай, между прочим, словно не подозревая заключенного в нем комизма… Он опять обеспокоен только тем, чтобы «все более и более» погрузиться «в самое дело». Вот что значит смех, который «углубляет предмет, заставляет выступить ярко то, что проскользнуло бы…» – так говорит автор пьесы в гоголевском «Театральном разъезде…»[60].

Гоголевская теория комического – а мы вправе говорить здесь о теории, потому что его суждения по этому вопросу образуют цельную систему, – имела огромное значение для развития русского театра, особенно его комедийной и сатирической линии. В то время комические роли считались самыми легкими именно потому, что, представляя «шутливых лиц», актер по водевильной традиции должен был «просто нести болтовню». Гоголь переносил центр тяжести на верное и глубокое раскрытие характеров и уж в зависимость от этого ставил собственно «комическое», «смешное». Комическое теперь вытекало из самой сущности явлений, а не привносилось извне.

М.С. Щепкин, на которого гоголевская теория комического оказала большое воздействие, писал в 1848 году своему ученику С.В. Шумскому: «Ради Бога, только иногда не думай смешить публику: ведь и смешное и серьезное вытекает все-таки из верного взгляда на предмет…»[61]

Теория Гоголя отвечала задаче полнейшего слияния актера с образом, она способствовала становлению и развитию реалистических стилей на самом трудном и важном участке – в комедии. Недаром упорная борьба Гоголя за истинно смешное была продолжена потом А.Н. Островским…

Из современных Гоголю актеров Соленик наряду с Щепкиным и несколько позже Мартыновым наиболее близко подошел к решению проблемы комического. В своей сценической деятельности он осуществлял то, чего Гоголь требовал от комического актера теоретически. В этом нас убеждает анализ и сопоставление различных свидетельств об игре Соленика, авторы которых, в общем, единодушны.

Литератор Н. Мизко, не раз видевший Соленика, писал в своих воспоминаниях: «Как истинный художник, Соленик, подобно Мартынову, не прибегал к фарсу, чтобы рассмешить зрителей: в каждом из них был обильный запас природной веселости, заражавшей зрителя невольно». Особенно интересно замечание Мизко о том, что Соленик умел «смешить» зрителей, оставаясь серьезным, всецело сосредоточиваясь на исполняемой роли. «Смех заразителен, – это правда; но если серьезный вид артиста возбуждает в вас истерический смех, – нельзя в таком артисте не признать натуру необыкновенную, гениальную!..»[62]