Почему я не чувствую радости, думала я, спустившись в гавань и купив себе вина в бумажном стакане, капитана больше нет, почему же мне так тошно? Потому что в отеле есть еще один убийца, вот почему. Капитан не падал со скалы и уж тем более не бросался с нее вниз. Его столкнули — так же, как это хотела сделать я. Только у меня не хватило куража. А у кого-то хватило.
Я села на гранитный парапет, отделяющий гавань от муниципального пляжа. Вино в стакане быстро стало теплым, и пришлось выпить его залпом. Потом я подумала, что поступаю в точности как мой брат, когда у него голова раскалывалась с похмелья.
Лодок в гавани не было, только катер Пеникеллы торчал возле самого волнореза. Сколько я себя помню, старик жил на катере, чуть ли не с войны стоявшем на стапелях, у самой воды. Катер покрылся таким слоем ржавчины, что, казалось, прирос к стапелям, но старику все было нипочем, он твердил, что скоро выйдет в море, заваривал кофе на примусе и ходил за даровой рыбой к знакомым торговцам.
Волнорез был усеян быстрыми серыми чайками, волны разбивались о его края и осыпались просвеченными солнцем брызгами, будто светлыми перьями. Причал построили еще до войны, когда Траяно был известным курортом, потом здесь все затихло, пароходная компания решила упразднить линию, и пристань заросла водорослями. Теперь сюда приходили только за мидиями.
Я выбросила стаканчик, легла на парапет и положила руки под голову. До меня доносились грохот якорных цепей, отрывистые команды и кашель заглушаемых моторов. Значит, скоро застучат ящики, застрекочут скутеры скупщиков, пойдет обычная работа — с палубы на берег шлеп да шлеп, вода поднимается вверх, принуждаемая помпой, бежит по жестяным желобам, обмывая лангустинов и креветок, забирает мусор, чешую и водоросли, а потом возвращается обратно в море.
Воскресные письма к падре Эулалио, апрель, 2008
Ты говоришь, что девочка действует в старом добром духе, и я думаю, что ты прав. Она расследует убийства затем, чтобы обелить имя брата, поэтому и лезет в дело Аверичи. Смешно говорить
Девчонка говорит, что Диакопи пошел на встречу с ее братом, чтобы убрать свидетеля, дескать, брат застал его на месте преступления. Глаза у нее круглые, честные, но на руках гусиная кожа — видно, что подвирает. Пора уже сказать ей, что я знаю, в чем там дело. Или еще помучить? Видишь ли, падре, с девчонкой не все так просто, в ней есть правильные твердые штуки, нужные следователю, однако есть и прожилки всякой женской дряни, которые не дают ей развернуться. Вот я думаю: богоугодное ли будет дело, если я, скажем, займусь, ее воспитанием?
Мне понравилось, как она бегала по поляне, засекая время от одного капитанского выхода на сцену до другого, а потом нахально обыскала комнаты своих подозреваемых. И ведь не зря старалась. Правда, злая, как январская бефана, но это можно обтесать, меня ведь обтесали.
Смешно, что в этом их спектакле Диакопи играл женщину, наверняка с детства мечтал напялить платье. Две роли у него были в этом сезоне: старая тетка и старый капитан, и обе он сыграл неплохо, только под занавес напортачил и на поклон уже не выйдет.
Оказалось, что он хорош в искусстве раскрашивать себе физиономию. Я сам едва его узнал, встретив в гостиничном баре, а ведь я видел его еще мальчишкой, гордо восседавшим на пегой лошади, — мы с ним почти однолетки, между прочим. Так что, увидев важного старика, сидящего с рюмкой граппы, я мог принять его за кого угодно, только не за костлявого мелкого задиру, которого я отлупил однажды на деревенском празднике. Сразу после фейерверка.
flautista_libico
Раньше человек, преступивший закон, становился как будто невидимым, зазорным, тем, на что стыдно поднять глаза. Взять хоть древнейшие племена: преступника просто переставали замечать, он становился прозрачным, то есть
По версии полиции, капитан по прозвищу Ли Сопра покончил с собой, прыгнув в воду со скалы в каменоломне. Он тоже был убийцей, взлетающим скатом, он взлетел, но с грохотом плюхнулся обратно, бедолага, а все почему? Потому что ему не хватало безразличия. Если судьба видит, что ты чего-то очень хочешь, то всегда отвечает уклончиво. Чтобы стать по-настоящему безразличным, надо понять, что тебе нигде ничего не принадлежит и принадлежать не может.