Картахена

— В тот день ему даже куртку пришлось надеть, — сказал наконец комиссар, продолжая сжимать мое плечо. — Какое тут купание, когда можно яйца отморозить. Яйца-то у него были настоящие. Или нет?

Я сделала оскорбленное лицо, вывернулась из-под его руки и пошла к дверям палаты, стараясь держать спину ровно, а голову высоко.

— Представьте, капрал, эти подробности мне неизвестны, — сказала я, не оборачиваясь, и закрыла за собой дверь.

* * *

Убедившись, что комиссар уехал, я спустилась вниз к Пулии, рассказала ей про анонимный звонок, и, странное дело, она совсем не удивилась, только головой покачала. Пулия готовила эвкалиптовую ванну для синьора Аннибалло, он ее каждый вечер заказывает. Сам синьор уже разделся, сидел в предбаннике в махровом халате и листал автомобильный журнал.

— Пистолет, значит? Они просто хотят за его счет свои глухие дела закрыть, — сказала Пулия, тщательно вытирая руки полотенцем. — Ли Сопра и мухи не обидел бы. Он на самом деле был капитаном, у него в комнате висела благодарность от пароходства в серебряной рамке. А что он под чужой фамилией жил, так это его личное дело.

— Почему комиссар решил поговорить об этом именно со мной?

— Может, ты ему нравишься? — Пулия легонько постучала меня по лбу согнутым пальцем. — Иди, пожалуй, у меня вода остывает!

Выходя из процедурной, я мучилась сомнениями: не слишком ли быстро Пулия выставила меня вон? Не сама она ли позвонила карабинерам? Скажем, хотела отвести подозрение от Зеппо. Мало кто в отеле знает, что он ее двоюродный племянник. Если она позвонила, пытаясь выгородить тренера, то что мешает ей сказать мне правду?

С другой стороны, я тоже не говорю ей правды, хотя за два месяца мы стали подругами. Она думает, что я устроилась в гостиницу, чтобы быть поближе к матери, за которой некому присматривать. В этом тоже есть правда, только маленькая. Просто удивительно, сколько разнообразных правд поселилось в моей жизни с тех пор, как я пришла сюда работать. Я уже путаюсь в них, как в птичьих силках из конского волоса.

До обеда я разносила свежие полотенца, размышляя об одной вещи: как вышло, что Ли Сопра погиб после нашей встречи на обрыве именно в тот день? Потом меня осенило, я позвонила соседке Джири, и она подтвердила, что лагерь, где они с мамой подрабатывали, свернул свои палатки первого мая.

Как я могла забыть про английских школьников? Я даже не думала об этом лагере, когда шла на обрыв! Но тот, кто пришел туда после меня, подумал об этом и дождался отъезда детей. Ли Сопра был уже обречен, когда стоял там в своей красной ветровке и разговаривал со мной об арктических льдах. Смерть ждала его в Самарии, сказал бы наш падре Эулалио.

Итак, убийца дожидался дня, когда белые палатки свернут и склон холма опустеет. Тогда почему именно второго мая, а не четвертого, например? Потому, что в тот день была штормовая погода, вот почему! В такую погоду никто не ходит на дикий пляж — слишком высокие волны, узкую песчаную полоску захлестывает пеной от края до края. Никто не ходит, а Ли Сопра пошел. Значит, тот, кто появился там после меня, знал его привычки и был в них уверен?

Ли Сопру столкнули до того, как он успел раздеться, он даже шнурки капюшона не успел распутать. Болтался, наверное, в прибое, будто красный поплавок, предупреждающий о штормовой погоде. Море выбросило капитана на берег без штанов, все видели его маленькую задницу, похожую на ячменный леденец, когда рыбаки привезли его в отель и положили ничком на газоне. Почему загар так странно выглядит на мертвой коже?

Садовник

Писатель должен оставить позади трудную юность, полную недоразумений, скитаний и радостных вспышек горя. В моем случае представлены только скитания. Единственным моим горем была потеря Паолы, и теперь, когда я знаю то, что знаю, это горе покрывается соляной коркой сострадания. Из начинающего писателя я превращаюсь в искушенного читателя и умелого пьяницу. По ночам я читаю и пью, однажды меня поймают за кражей хозяйского вина и вышвырнут за ворота.

В холле у конторки портье стоит витрина с бутылками с табличкой ai vostri ordini; вина там отличные, сардинское белое например, у него пробки с резьбой, их легко открутить незаметно. Несколько раз я открывал витрину ночью и доставал бутылку (я знаю, где Витторио держит ключи), а потом ставил ее на место, заполнив водой из-под крана. Все равно их никто никогда не покупает. Нет ничего лучше, чем в пятом часу утра выйти с початой бутылкой в гостиничный парк и пройти его насквозь.

Сегодня утром я сидел в этрусской беседке и думал о том, что уже никто не увидит часовню Святого Андрея. Даже поляна, где она стояла, полностью преобразилась: теперь она разделена аллеей кипарисов на два острых крыла и сверху, наверное, похожа на ласточку в полете. Хозяйка имения считала часовню центром своего мира и вечно с ней возилась, не жалея денег. Реставраторы, выписанные из столицы, отделали чашу для святой воды фигурами Добродетелей, скопированными, кажется, у Джованни Пизано, — я прочел об этом в альбоме «Часовни Южной Италии».