Картахена

Покупая еду в погребке, заставленном сырными корзинами, он понял еще одну вещь: ему не хотелось идти в полицию и разговаривать с сержантом. Ему не хотелось уламывать комиссара, возвращать права и ехать на север. Ему хотелось прочитать дневник убийцы и понять, кто его автор. Он попросил продавщицу добавить к вину порцию буйволиной моцареллы, похожей на облупленное яйцо, и отправился в мотель.

Дождь уже обошел лагуну и вернулся, сначала еле слышный, сразу пропадающий в песке, а потом — тяжелый и грязный, пустивший вдоль пляжной ограды серую клубящуюся пену. Вернувшись кружной дорогой, через пустую гавань, где все то ли спали без задних ног, то ли вышли в море, Маркус толкнул разбухшую дверь, сбросил мокрые мокасины и повалился на кровать.

Италия встретила его ливнем, наглым патрульным, кислым вином и ветром, от которого пинии раскачивались, будто взбесившиеся веера. Вот такое у тебя начало, завязка истории. Чем такая история может закончиться, подумал Маркус, слушая, как хозяйка ругает мужа на заднем дворе. Тем, что ты выпьешь еще дюжину кислого кьянти, побродишь по холмам и отправишься в путь? Он взглянул на часы, с сожалением отметив, что до сумерек еще не меньше трех часов, — чертова среда казалась ему бесконечной.

Странное дело, уже несколько лет он ловил себя на том, что, не успев проснуться, начинает ждать темноты, не то чтобы с нетерпением, но подспудно, где-то на самом дне сознания. Время, когда он мог работать, наступало после восьми, а весь отрезок между утром и вечером был чем-то вроде мучительного раскачивания, унылого освоения времени, и самым безрадостным в этом отрезке было присутствие людей. Он утешал себя тем, что писатель должен быть одиноким существом, но знал, что его собственное одиночество не было особенностью ремесла, оно было неумением, только и всего.

Ты продвигаешься в толпе, не умея делать простых вещей: весело извиняться, толкнув локтем идущего навстречу, улыбаться, наткнувшись на пристальный взгляд, ловко раскрывать свой черный зонт и погружать его в волны блестящих черных зонтов, даже просто стоять, поглядывая на небо, в дверях кафе и быть объектом всеобщей любви. Те, кого ты выдумал, ближе тебе, чем взаправдашние люди; те, кто умер, владеют тобой беспредельно, тогда как живущие растворяются в беззвучной мороси и безразличии.

Маркус заставил себя встать, развесил одежду на спинках стульев, надел сухую футболку и налил себе хозяйского пино в стакан для зубных щеток. Каждый день две новые бутылки появлялись в комнате вместе со свежими полотенцами. Этикеток на них не было, и Маркус решил, что это вино с виноградника родителей Колумеллы, о котором она прожужжала ему все уши. О том, что будет написано в счете, даже думать не хотелось.

* * *

На рассвете его разбудил скутер почтальонши, с треском промчавшийся мимо окна спальни: почтовый домик находился через дорогу, хозяйка мотеля говорила, что рыжая девица живет прямо над конторой и в нее влюблены все деревенские повесы, особенно сержант Джузеппино. С хозяйкой следовало бы говорить почаще, она просто колодец сведений, широко раскрытый глаз воды.

— Совсем разорили нас проклятые греки, — сказала Колумелла, когда он вышел к завтраку. — Раньше, бывало, по восемь сортов чая в лавку привозили, а про кофе и говорить нечего. Туристы, гости, постояльцы так и шныряли по деревне. Покупали все, что под руку попадется!

— Вы имеете в виду закрытие гостиницы?

— Ну да, ясное дело. При покойном хозяине был порядок, а теперь монахи нас душат.

— А что бы вы сказали, если бы это были не монахи, а кто-то из местных?

— Никогда! — с жаром возразила Колумелла. — Кто это вам наговорил? Никогда итальянец не даст земле пропадать, а деньгам — превратиться в лопухи и крапиву.

— Ну, вам виднее.

— Сегодня вроде шторм обещали, — задумчиво сказала хозяйка, снимая чайник с огня. — Наш-то Пеникелла опять шлялся по деревне пьяным. Перед штормом у него всегда так.

— Говорят, он собирается отправиться в кругосветное путешествие, — заметил Маркус, просто чтобы поддержать разговор, но тут хозяйка со стуком поставила чайник на стол, повернулась к нему и заговорила, уперев руки в обтянутые фартуком бока:

— Не стыдно вам смеяться над стариком? Ладно, он болтает всякую чушь, но кто бы на его месте не болтал, ясное дело, ведь некому о нем позаботиться, а крыша у него поехала с тех пор, как убили его младшего брата, от брата он хоть малую толику имел, правда, надо заметить, что скупердяй мог назначить ему постоянную ренту или, скажем, взять сторожем в гостиницу, но куда там, с тех пор как у брата завелись деньги, он и дорогу в деревню забыл, не стоило бы ему так заноситься, хотя что говорить о покойнике, теперь уж им нечего делить, берите свой чай и сахар к нему.

— Погодите, — спросил оглушенный Маркус, — а когда убили этого скупого брата?