Картахена

Поджигает и уходит. La vera storia del Sud Italia. В этих широтах Италия драматична, будто стареющая контральто: чем жарче и бравурнее, тем больше цветов и свиста, но уж если разрыдается, разольется — беги со всех ног, прикрывая голову руками.

Странное все-таки место этот Траяно, подумал Маркус, делая второй глоток, каждый день обнаруживается что-то новое. Нет, не новое, а неизвестное старое. Одним словом, стоит сунуть палку в болото и пошевелить тину, как видишь, что в зеленой глубине поблескивают бока драгоценных сосудов, прямо как в той истории с тысячелетней книгой псалмов, найденной ирландским экскаваторщиком. Только мне их не достать, ни палкой, ни ковшом, тут нужен инструмент позабористее.

Как вышло, что я раньше не посмотрел списки аукционов? Чем объяснить то, что в дешевом траянском мотеле я вскакиваю по ночам и пишу, будто маслом смазанный, а дома смотрю в стену и сворачиваю самолетики из блокнотных листков? Да, кстати, а где мой блокнот? Маркус снял куртку, пошарил в кармане для дичи, нашел блокнот и карандаш с рекламой мотеля, сделал еще глоток и принялся писать.

Если представить жизнь как одноразовую попытку действия, скажем, заполнения холста красками, то мы увидим, что хаос не только пожирает холст, то есть полотнище времени, но действует во многих измерениях. Однако самое болезненное для живого человека — это съеденные хаосом ванночки с краской. Ты оборачиваешься, увлеченный, кисть пляшет у тебя в руке, горячий холст пружинит, на столе у тебя коробка с красками величиной с мельничное колесо, но что это? Остались только цвета вокруг черного, плотные, добротные, но никчемные, как отцовское зимнее пальто, найденное на чердаке.

* * *

— Ты здесь пьешь или бумагу мараешь? — тихо спросили у него за спиной. — Хочешь, я скажу тебе, какое вино стоит у хозяина в дальнем углу подвала для своих? Не пей эту кислую дрянь из Абруццо.

— Садись со мной. — Маркус отложил блокнот. — Мне нужен твой совет. Сегодня я узнал кое-что странное и никак в ум не возьму, что бы это значило.

— Жизнь состоит из странных вещей, друг мой. Странные вещи — это биография мужчины, остальное — факты жизни. Не пора ли нам заказать вина и брезаолы?

Произнеся это, старик снял свой дождевик, бросил его на спинку стула и уселся, выложив сплетенные руки перед собой. Маркус сделал знак подавальщику, вино в графине принесли мгновенно, будто оно наготове стояло.

— Приходилось ли тебе бывать в часовне Святого Андрея? Сегодня я разглядывал снимок, где изображена церемония: крестины ребенка, родившегося в поместье.

— Часовня была чудом. — Старик налил себе полный стакан и понюхал вино. — Раньше там были дыры вместо окон, и в часовню залетали птицы. Потом витражи поставили, а потом и решетки. Но что теперь говорить, когда все разрушено.

— Наверное, часовня была ей дорога, — заметил Маркус. — Ведь там крестили ее сына, да и ее саму, наверное, тоже.

— «Бриатико» тоже должен быть разрушен. Сгореть он не сгорит, а вот зарасти сорняками ему придется. Уж я постараюсь.

— Ты об этом уже говорил.

— Развалиться на куски, покрыться мхом и зарасти молочаем, — повторил старик, своевольно выпятив нижнюю губу. — Сам посуди: на одной из полян «Бриатико» убили моего брата, который, хотя и был заносчивым болваном, приходился мне родней. Поместье не позволило мне жениться на девушке, которая любила засахаренный изюм. А причиной смерти моего друга было то, что он возвращался с танцев по чужой земле, вместо того чтобы пройти лишний километр вдоль моря.

— Это всего лишь совпадение. — Маркус подлил ему вина в стакан. — Люди умирают, потому что другие люди хотят, чтобы они умерли. Холмы и фасады здесь ни при чем.

— Я был не так уж одинок, только понял это слишком поздно. Я понял это в тот день, когда умер мой сын Лука. Утром я еще не знал, что это мой сын. Что же это за времена, подумал я, наследника поместья собираются зарыть за кладбищенским забором, чтобы на него ссали собаки. Когда приехали люди из морга и сержант, сопровождавший катафалк…

— Ты уже рассказывал эту историю, — перебил его Маркус, — но там вроде была тележка.