Картахена

Свет в беседке все еще был выключен, но мои глаза уже привыкли к темноте, потому что пришлось пробираться по аллее, где в десять вечера выключают все лампы. В свете луны, едва проникающем сквозь ветки кипарисов, мне удалось различить оба силуэта: мужчину, сидящего в беседке, и женщину — она стояла чуть поодаль, торопливо застегивая корсаж до странности длинного платья. Застегнув, она принялась щупать свою грудь, как будто та могла куда-то деться.

Значит, все-таки свидание? Но светлые волосы только у одной женщины в отеле. Аверичи пришел на свидание с собственной женой? И как теперь прикажете стрелять? Пока эти мысли гудели у меня в голове, раздался треск сухих веток, потом тихое ругательство, и кто-то вывалился на поляну, размахивая фонариком. Синий луч света выхватил людей в беседке, словно театральный софит, и сцена чудесно преобразилась: вспыхнул шелк лазурного платья, заблистала алая кровь на рубашке Аверичи.

Женщина оказалась на удивление хладнокровной: подобрав юбки, она выскользнула из беседки, прикрыв лицо рукой, и исчезла в зарослях боярышника. Эти заросли мне привелось видеть маленькими саженцами, на которых еще не было ягод, они росли на задах часовни и странным образом уцелели во время пожара. Некоторое время парень с фонариком стоял, не двигаясь, и, похоже, рука у него здорово дрожала, потому что луч метался по поляне, высвечивая то шахматные фигуры, то махровые соцветия боярышника, потом сказал Che cagata! и подошел к беседке поближе.

Кровь, стекающая по рубашке Аверичи, не пробудила во мне отвращения, она была какой-то театральной, особенно в синем свете фонарика, не было никаких сомнений в том, что вкусом она напоминает вишневый сироп. Будь у меня время, можно было бы постоять там подольше: тишина была свежа, луна полна, убитый казался молодым и красивым (смерть его любила, как некоторых любит кинокамера), а солдат обшаривал карманы мертвеца и шептал деревенские ругательства, напомнившие мне лучшие времена. Может, он вовсе и не был солдатом, просто, когда он зажег лампу в беседке, его наголо бритая голова засияла не хуже уличного фонаря, и это напомнило мне казарму, располагавшуюся напротив нашего интерната, и ее громогласных обитателей.

Пистолет у меня в руке стал теплым, а руки заледенели. По плану мне нужно было выстрелить, убежать из парка, пробраться в комнату капитана и засунуть оружие в такое место, где полиция найдет его быстро и без хлопот. Но на месте моего преступления собралось столько народу, что хоть в пятнашки играй. Как бы там ни было, увидеть Аверичи мертвым было делом желанным и усладительным. Что касается солдата, вылетевшего из темноты, будто обезумевший бражник, то найти его мне не удалось, хотя в деревне не так уж много наголо бритых парней.

Мою никчемную беретту, подброшенную в карман верблюжьего пальто, пахнущего шариками от моли, так и не нашли. Не думаю, что они вообще обыскивали номер капитана, на мой анонимный звонок в полицию (нет, на два звонка!) никто не обратил внимания. Мне пришлось говорить через платок, иначе сержант непременно узнал бы мой голос. Карабинеры заявили, что пора уже успокоиться, заняться учебой и не морочить полиции голову. Заняться учебой? Мне? Что, черт подери, они имели в виду?

Садовник

Количество красивых женщин должно быть постоянным, чтобы земля продолжала вертеться. Женщины стареют и умирают, но появляются новые и поддерживают скорость и ритм вращения. Я смотрю на Петру из окна библиотеки и понимаю ее красоту, горькую и свежую, как стручок зеленого перца, но эта красота не трогает меня совершенно, как если бы я смотрел через мутное слюдяное окно.

Между тем Петра подходит этому отелю примерно так же, как императорская лодка — мосту Нефритового Пояса. Арка моста была вырезана так, чтобы лодка-дракон спокойно под ней проходила. «Бриатико» заточен под Петру, хотя об этом никто не подозревает. Какая жалость, что я не могу любить ее. Я знаю об этом с тех пор, как девятнадцатого апреля в «Бриатико» наступил конец света.

Он наступил в восемь, с театральной точностью. Бриатико погрузился во тьму, постояльцы попрятались, а сестры носились по служебному этажу в поисках свечей и спичек. Удивительно, сколько в электричестве жизненной силы — стало не просто темно и холодно, оттого что вырубились всякие там плиты и радиаторы, стало скучно, тревожно и как-то бестолково.

Я знал, что Петра дежурит в прачечной, взял карманный фонарик и пошел туда, чтобы помочь. Она сидела там на груде простыней в молчании застывших машин. Я опустился рядом и положил фонарик на колени. Прозрачные глаза машин казались глубокими, кое-где за стеклами светлело белье — как внезапная мысль.

— Тебе не страшно? — спросила она, когда мой фонарик погас.

— Это всего лишь подвал. Скоро придет техник и подключит аварийный генератор. Конец света уже случался в конце зимы и продолжался около часа.