Картахена

Выходит, марку продали за полтора года до убийства хозяина? Le false speranze alimentano il dolore! Если я ошибался в самом начале своих построений, подумал Маркус, набивая трубку остатками табака, то вся история происходила вхолостую, с ревом моторов, но без движения: марки у Аверичи не было, и не скрывай он так тщательно свою сделку с аукционом, то, вполне вероятно, остался бы в живых. Простодушный южный жест: вырезать марку, а открытку оставить себе, полагая, что она все еще работает, сохранила малую толику магических свойств.

Когда вдова показала письмо Бри своему приятелю, капитан уверился, что речь идет о продаже марки, в то время как речь, вероятно, шла о шантаже. Бри считал, что является важным свидетелем и от него зависит судьба хозяйки поместья. Но ему пришлось умереть за перевернутую королеву Обеих Сицилий, которую он даже в руках не держал.

Предположим, подумал Маркус, заказав еще стакан гордости и гнева

, что к тому времени, как в «Бриатико» началась охота за маркой, ее уже и след простыл. Но сколько таких марок на свете? Может, на аукционе продали другой экземпляр? Хорошо бы забрать машину, съездить в Салерно и зайти в местное филателистическое общество. «Википедии» в таком деле верить нельзя.

Выбравшись из кафе, Маркус прошел по площади, засыпанной пальмовыми ветками так плотно, что не видно было брусчатки, и решил завернуть в участок. Забрать машину и съездить в город, к филателистам, сегодня же! Нетерпение кипело в нем, будто кислота в реторте, но к нему примешивалась необъяснимая тревога. Так бывает, когда в лесу наткнешься на гнездо в развилке дерева и не можешь взять оттуда пятнистое яичко, хотя руки так и чешутся — в птичьих яйцах есть что-то привлекательное и отталкивающее одновременно, как и в самом воровстве.

Подходя к зданию полиции, Маркус вспомнил, что ехать некуда: все филателисты, эксперты, общественники, а также продавцы кляссеров захлопнули свои ставни и появятся только после Паскетты. На крыльце лежал желтый пакет с почтой, а в участке он застал только давешнего дежурного, едва доходившего головой до его груди.

— Опять никого нет? И куда твой шеф на этот раз отправился? — Сегодня он обнаружил, что на затылке у дежурного была маленькая аккуратная плешь. Форма была ему велика и морщила в плечах.

— По праздникам они с отцом Эулалио ездят в приходский интернат, это километров сорок отсюда на юг. Наша деревня опекает тамошних сирот, ну знаешь, одежду, книги, сладости, кто что пожертвует. Хотя дела шли гораздо лучше, пока не закрылась гостиница на холме.

— Что же, у комиссара нет семьи, что он опекает чужих детей?

— Тебе какое дело? — Дежурный усмехнулся. — Хочешь за капо

поухаживать?

— Не думаю, что он в моем вкусе. А вот ты другое дело!

Маркус подошел к дежурному поближе, уловив слабый чесночный дух. За год, проведенный на траянском берегу, он научился многим здешним уловкам. Тебя оскорбляют намеком — верни его со всей силы, будто теннисный мяч. Только быстро, не раздумывая. Тебя хотят ударить — вцепляйся обидчику в лицо, грызи его зубами, кричи, наскакивай, тебя все равно отлупят, если ты слабее, но ты показал уважение, и это запомнят.

Однажды он видел, как двое портовых парней задирали пьяного рыбака, выползшего из траттории, чтобы слегка освежиться. Тот плескал себе в лицо водой из бочки, как будто не слыша их смешков, пыхтел, отплевывался, потом расстегнул штаны, пристроился было к стене, но вдруг быстро повернулся и обдал одного из парней желтой струей, да так ловко, сверху донизу, что тот захлебнулся от ярости. Маркус застыл у дверей, просчитывая, стоит ли заступаться за беднягу, но кровавая стычка не состоялась: через несколько секунд все трое зашлись в хохоте, а тот, кого облили, еще и по плечу постучал оскорбителя: Che zuccone!

* * *

Какая застенчивая эта почтарка за стеклом, думал Маркус, проходя мимо почтовой конторы, жаль, что она так и не показалась. Местные девицы изрядно смахивают одна на другую: смуглые, будто оливки каламата, низенькие, с блестящими грудами волос на плечах. Петра тоже была оливкой, только твердой и зеленой, недозрелой. Такие оливки на рынке продают пересыпанными крупной солью, чтобы убрать горечь.

Комиссара в «Колонне» не было. Маркус поднял руку, чтобы заказать выпивку, но никто не подошел, а терпение у него уже кончилось. Он вытащил фляжку из кармана куртки, отвинтил пробку и сделал большой глоток под неодобрительным взглядом двух немецких туристок, занимавших столик у самого входа.

В тот вечер в темной лавандерии Петра плакала, рассказывая о часовне, хотя прошло без малого девять лет, значит, сомнение грызло ее, несмотря на уверения брата. Прочитав мою книгу, она увидит, что в финале нет ни лопнувших стекол, ни терпентина, ни мечущейся за решетками девушки, ни амбарного замка на двери. В финале художница поджигает часовню сама, чтобы оставить безжалостный ясный знак тому, кого она разлюбила.