Картахена

— Я взял у них бумагу с точными датами жизни и смерти, чтобы заказать табличку у каменщика, — продолжал клошар, не потрудившись ответить. — Было начало мая, и миндальное дерево стояло в бело-розовой пене. Сидя под ним, я несколько раз прочел бумагу и наконец понял, что покойник родился в пятьдесят девятом, в октябре, ровно через полгода после того дня, как моя девушка мне отказала. Он не мог быть сыном заезжего грека по имени Диакопи, потому что был зачат в феврале.

— Можно я буду записывать? — Маркус снова взял ручку и подвинул блокнот поближе.

— Делай что хочешь. Когда Бри показал мне ту фотографию с дыркой, я даже представить не мог, что смотрю на крестины в моей семье. Лука был еще жив, и я считал его сыном поганого грека, уехавшим куда-то в пампасы. Он ведь был на всем побережье известен как горе луковое, как мученье бедняги Стефании. Но это был мой сын, которого я мог видеть и обнять, мы разминулись, он вырос безотцовщиной и кончил свои дни в соленой воде.

— Не мое это дело, — хмыкнул Маркус, — но то, что капитан не был сыном грека, еще не делает его вашим.

— Брось, ты не знаешь моей Стефании. — Старик вытер губы рукавом. — Она была девицей, когда мы встретились в южном флигеле на краю поместья, девицей в двадцать шесть лет, когда груди ее уже стали увядать. Там до сих пор сохранилась стена, где я нацарапал «6 раз за ночь», а она смеялась и смотрела на меня, как собака на цыгана. А замуж она вышла, чтобы прикрыть свой грех, уж не знаю, откуда ее родители выписали дурака-киприота.

Старик разгневался, он сипел и издавал запах свирепого зверя. Маркус сделал знак самоанцу, тот кивнул и отправился в погреб за новой бутылкой.

— Как она посмела скрыть от меня моего мальчишку! Я брал бы его на рыбалку, по воскресеньям мы ходили бы в портовый бар, где собираются любители поиграть в шашки, он бы слонялся по залу, клянчил мороженое, крутил бы ручку старинной кассы, как делают все пацаны, весной мы поднимались бы вместе в холмы, где перезрелые апельсины падают прямо под ноги. В девять лет я подарил бы ему фигурку святого Рокко, а на шестнадцатилетие подарил бы лупару для охоты на волков.

— Может, еще ветчины? — Маркус постучал пальцем по пустой тарелке, но старик его не услышал. Глаза у него стали желтыми, будто переспелый крыжовник, пегие брови заломились домиком.

— Потом до меня дошло, что у моего сына тоже мог быть сын. Все знают, что скандал в доме Диакопи случился из-за распухшего служанкиного пуза. Тогда почему о младенце никто ничего не слышал? После похорон Луки я долго не мог найти себе места, слонялся вокруг церкви и в конце концов решился и зашел к приходскому священнику. Я спросил его прямо, как мужчина мужчину: было ли такое дело, что он присутствовал на крестинах в «Бриатико»?

— И что он ответил?

— Что его там не было. Крестины были православные! Падре только что получил приход, почти никого в округе не знал и был удивлен, когда его позвали в поместье и попросили быть свидетелем. Разумеется, он отказался. Ясно, что они не хотели лишнего шума, но позвать падре на крестины внебрачного младенца — такое только Стефания могла придумать.

— Значит, у вас есть внук? — Маркус почувствовал знакомую щекотку в пальцах и принялся растирать правую руку левой. — И как его зовут?

— Церковных записей не осталось, ведь крестины состоялись в домашней часовне. Где искать теперь этого греческого попа? И где искать англичанку? Одни говорят, что она увезла младенца домой, другие — что Лука и англичанка сошлись и долго жили в Картахене. Я больше верю последнему, потому что Агостина видела карту в поместье, когда вправляла вывих кому-то из прислуги. А на карте видела отметину!

— Что же теперь? — Маркус отвинтил пробку у принесенной бутылки.

— А теперь я устал, — сказал Пеникелла неожиданно спокойно. — Когда ты купишь мне ведро краски, которое проспорил, я напишу на борту название лодки: красным по белому, ровными такими буквами. А потом я отправлюсь в Картахену и встречусь там со своим внуком. Я узнаю его по ямочке на подбородке, такая была у моего отца — будто карандашиком ткнули.

— А если это не Картахена? Они же могли сто раз переехать.

— Начнем с нее, а там посмотрим. Картахена, в отличие от всего остального, имеет смысл.

— Когда вы собираетесь отчалить? — В голове у Маркуса шумело.

— Осталось подождать совсем немного. Приходи, я покажу тебе новую раму для доджера и солнечную батарею. Сто тридцать ватт! Не хватает только мотора, его еще поставить надо. На него ушло сто сорок оливковых стволов, стройных и корявых, всяких разных, и одно миндальное дерево.

— Дерево? — переспросил Маркус, но ответить было уже некому: старик поставил стакан на столешницу, уронил голову на руки и заснул.

flautista_libico