Картезианский развратник

«Это Сюзон, — твердил я себе, — моя дорогая Сюзон, я ее обнимаю, — и это не возбуждает меня! Я целую ее сисечки, эти очаровательные сисечки, которые еще вчера приводили меня в трепет. Разве сегодня они изменились? Они нисколько не утратили ни своей округлости, ни упругости, ни белизны! Ее кожа столь же нежна и бела, как и тогда, когда меня так возбуждал ее вид. Эти ляжки, прижимающиеся к моим бедрам, так же горячи, как и вчера. Она раздвигает свои ножки, и я ласкаю пальцем ее пизденку, — но увы! — палец, это единственное, что я могу ей туда засунуть!»

Сюзон была разочарована. Я же проклинал мадам д’Инвилль. Я уже подозревал, что она предвидела, куда я отправлюсь прямиком от нее, и специально дала мне эти пастилки, которые окончательно лишили бы меня сил. То, что я до сих пор не возбудился, только подтверждало эту мысль, и несмотря на жгучий стыд, я уже собирался сознаться в своем бессилии Сюзон. Но неожиданно выход из затруднительного положения был найден, совершенно чудесным образом. Если вы подумали, что любовь как по волшебству сделала мой хуй твердым, и я как следует выеб Сюзон, то вы ошибаетесь. Внезапно раздался шум, невидимая рука приоткрыла прикроватные занавеси и отвесила мне самую чудовищную оплеуху, какую мне когда-либо доводилось получать. Потрясенный ее, я какое-то время не мог даже рот открыть, чтобы закричать, и едва смог приоткрыть дверь и пуститься наутек, оставив Сюзон в лапах разъяренного призрака, ибо у меня не было сомнений, что на нас напал призрак. Я пулей вылетел из замка и продолжал трястись даже оказавшись в постели, куда забрался, возвратившись к кюре. А перед этим я рассказал ему об этом происшествии, наплетя всякой чепухи, в которую уверовало мое возбужденное воображение. Я только не сказал святому отцу, что эта сцена произошла в комнате у Сюзон.

Потрясение вкупе с изнеможением окончательно уморило меня, и я погрузился в глубокий сон. На следующий день я с удивлением обнаружил, что мое тело совершенно не отдохнуло за ночь, и встать с кровати я не смог. Я мог связать подобный упадок сил только со вчерашними безумными упражнениями, хотя тогда, увлеченный действом, я даже не подумал о его последствиях. А сейчас я впервые понял, насколько необходимо в любви беречь силы и чего стоит необдуманное потворство похоти этих ненасытных сирен, высасывающих, терзающих вас и отпускающих лишь напившись вашей крови, если только их не поддерживает интерес и надежда завлечь вас своими ласками. Ну почему все понимаешь так ясно, только когда все уже произошло? И почему как только на смену любви приходит здравый смысл, нас охватывает раскаяние?!

Тем не менее сон изгнал из моего ума мрачные мысли из-за пережитого мной потрясения, хотя теперь я забеспокоился о судьбе Сюзон. Я с ужасом вспомнил то состояние, в котором ее оставил. «Наверное, она умерла, — в ужасе думал я. — Подобное потрясение для столь нежной девушки может оказаться губительным, и теперь ее уже наверняка нет с нами. — Эти горестные мысли целиком захватили меня и я продолжал скорбеть. — Сюзон больше нет! О Небо!»

Мое сердце, до того лишь сжимавшееся от дурных предчувствий, вскоре захлебнулось от горя, и я разрыдался. И тут я увидел, что ко мне входит Туанетта, которой уже рассказали о моей болезни. Ее вид поверг меня в еще больший ужас, и я задрожал, не сомневаясь, что она сейчас сообщит мне о несчастье. Я просто умирал, ожидая, когда она откроет рот. Но женщина молчала, и ее молчание — не только о том, чего я боялся, — навело меня на мысль, что мое отчаяние, возможно, было безосновательным. Я стал думать, что, вероятно, Сюзон тоже удалось убежать. Горе от ее выдуманной смерти сменилось желанием узнать, что же произошло в ее комнате после моего бегства, но чтобы удовлетворить это любопытство нужно было для начала выздороветь.

Два дня отдыха, предоставленные мне мадам д’Инвилль, уже прошли, наступал третий, и я чувствовал, что ко мне возвращаются силы, но несмотря на это меня совсем не тянуло снова отправляться в замок на поиски приключений. Воспоминания о том, что там со мной произошло, были еще столь свежи, что любые порывы умирали в зародыше. Однако это не мешало мне с грустью вспоминать, что это неудачное приключение стало препятствием на пути к наслаждению, которое я надеялся обрести с Сюзон. Сие размышление напомнило мне о пастилках мадам д’Инвилль. Мне захотелось испытать, исключительно с познавательной целью испытать, до какой степени они могли бы повысить мою вновь обретенную мужскую силу. Я доел те, что у меня оставались.