Картина Черного человека

— Я же вам говорила!

— Нет, постойте… наверное, все дело в освещении… сейчас мы сделаем вот так…

Он установил картину на мольберт, направил на нее яркую лампу и сфотографировал еще несколько раз.

Потом посмотрел на снимки — и удивленно протянул:

— Ничего не вышло… может быть, с камерой что-то не то…

— Ну как вы не понимаете — ваша камера тут ни при чем! Все дело в картине!

Он все же не сдался, сфотографировал другую картину, взглянул на снимок.

— Черт, просто мистика какая-то…

— Ну, а я о чем?

Тут он повернул картину задней стороной, пощупал холст и присвистнул.

— Надо же, холст очень старый… ему лет триста, а то и больше…

Потом он взял мастихин, поковырял уголок картины и взглянул на меня:

— Зря я сказал, что ее кто-то переписал. Эта картина очень старая, она написана давно.

— Вы точно знаете?

— Я же художник, уж такие вещи могу определить. Может быть, точную дату и не скажу, но что холст старый и краски…

Он еще раз посмотрел на картину.

— Аля, это и правда что-то удивительное. А извините, зачем вы сегодня пришли? То есть, — он заметно смутился, — я, конечно, очень рад, но вы ведь пришли не просто так?

— Конечно! Дело в том, что кто-то хочет украсть эту картину, вот я и решила спрятать ее. А спрятать картину лучше всего среди других картин, ведь правда?

Он посмотрел на меня пристально, взгляд его прямо говорил, что он понимает, что я держу его за дурака и многого не договариваю. Надо же, как только речь зашла о картине, он сразу перестал смотреть на меня, как кот на сметану, теперь у него другие интересы.

— Да, конечно… — Глеб огляделся по сторонам, нахмурился и проговорил: — Вообще-то здесь не настолько много картин, если кто-то придет сюда, чтобы ее найти, он за пару часов переберет все и найдет эту… если только…

— Если только что?

— Я придумал! Эту картину нужно записать!

— Куда записать? — переспросила я недоуменно.

— Не куда, а чем! Можно поверх нее написать какую-то другую картину, тогда ее не найдут. Так иногда делают контрабандисты…

— А картина при этом не пострадает?

— Нет конечно. Нужно нанести поверх нее специальный грунт, который потом легко смыть, и картина будет, как прежде.

— Но это, наверное, очень долго и трудно?

— Ну, не так уж трудно. Мы же с вами не хотим создать настоящий шедевр, а намалевать какую-то ученическую мазню совсем не трудно. Тем более здесь такой мазни много, и картина не будет выделяться на общем фоне.

Глеб без лишних слов напялил измазанную краской блузу, принес кисти и краски и принялся за работу.

Он смешал краски, немного подумал, потом отступил в сторону и сказал:

— Пожалуй, намалюю-ка я на ней учебный натюрморт, который мои ученики рисовали на прошлом занятии. Тогда она среди них точно затеряется.

— Ваза и два апельсина? — вспомнила я.

— Точно.

— Но ее легко узнают по раме! — проговорила я, оглядев картины учеников.

— А раму мы снимем!

Перед тем как Глеб записал роковую картину, я не удержалась и еще раз взглянула на нее — как бы на прощание.

Эта картина была связана со мной какими-то тонкими, едва ощутимыми нитями… она была как живое существо, живущее собственной жизнью, постоянно меняющееся…

И на этот раз картина снова изменилась.

На ней по-прежнему была изображена поляна в еловом лесу, озерцо с темной торфяной водой, но теперь на ее заднем плане, позади лесного домика, появился какой-то багровый сполох. Словно большой догорающий костер…

Я пригляделась к этому костру.

Мне показалось, что я различила сквозь дым и языки угасающего пламени обгорелый корпус машины.

Больше того — эта обгорелая машина, определенно, что-то мне напомнила…

Но разглядеть ее как следует я не успела, потому что Глеб перевернул картину обратной стороной. Он вынул ее из рамы, а в эту раму вставил натюрморт, который подошел по размеру. Это была работа бойкой старушки, которая изобразила на своем холсте квадратные апельсины, потому что так их видела. Как ни уговаривал ее Глеб, упрямая старушенция настояла на своем.

Освободив роковую картину от рамы, Глеб загрунтовал ее, то есть покрыл ровным слоем белил.

— А потом вы сможете очистить картину от этой краски? — забеспокоилась я.

— Запросто. Когда понадобится, я смою растворителем новую живопись вместе с грунтом. Старая картина при этом не пострадает.

Он немного подождал, чтобы подсох грунт, и буквально за десять минут изобразил на холсте злополучную вазу и апельсины. И вышло у него ничуть не хуже, чем у учеников. Но и не лучше — Глеб хотел, чтобы его работа не выделялась из общего ряда.

Закончив работу, он снял картину с мольберта и прислонил ее к стене на самом видном месте.

— На самом виду ее точно не будут искать! — сказал он на мой невысказанный вопрос.

Зато работу старушки в старинной раме он задвинул в самый дальний угол и заставил другими холстами.