Картина Черного человека

Я вообще-то этим делом не увлекаюсь, хватает в семье одной алкоголички — моей матери. Впрочем, что это я, никакой семьи у нас никогда не было. И если честно, то до тех пор, пока мать не привезла меня в Петербург, у них тоже не было семьи.

Мать вечно собачилась с Петровной, ее сыночек уже тогда был форменным поганцем, не зря ее муж норовил слинять из дому при первом удобном случае.

Но хватит о прошлом, настоящее гораздо страшнее. И правда, сейчас надо мне выпить.

Я выпила коньяк как воду, но тут же почувствовала живительное тепло в желудке, и зубы перестали стучать.

— Давай еще, — проговорила, пододвинув бокал.

— Ты уверена? — он протянул мне кусок подсохшего сыра, банку маринованных огурцов, плеснул еще коньяка и извиняющимся голосом проговорил: — Прости, закуска у меня не очень… это скорее под водку…

— Наплевать! — ответила я и залпом выпила коньяк.

Дышать стало легче, и предметы на кухне обрели небывалую четкость.

Я посмотрела на сыр, но он не вызвал у меня энтузиазма. Есть совершенно не хотелось.

Кошка Алиса оторвалась от своей миски и посмотрела на меня с презрением — мол, не пора ли прекратить это безобразие? Тебя в приличный дом пустили, а ты напиваешься, как свинья.

Отчего-то я еще больше разозлилась — всякие хвостатые мне будут еще указывать! С трудом я выловила огурец, отправила в рот и проговорила:

— Еще!

— А ты не спешишь? Может, немного притормозить? — Кажется, Глеб уже пожалел, что привел меня к себе. А вот так ему и надо!

— Кондуктор, не жми на тормоза! — ответила я невесть откуда выплывшей фразой, ага, это Петровна пела в больнице.

Глеб покачал головой, но не стал спорить и налил мне еще.

Я выпила…

И тут кухня вместе с мебелью, Глебом и кошкой Алисой закружилась передо мной, и я провалилась в темный колодец.

— Вот здесь, — проговорил один из двух восточных людей — тот, что постарше, усатый.

Он стоял перед тронутой ржавчиной железной дверцей, на которой был нарисован череп со скрещенными костями, под которым виднелась грозная надпись: «Опасно для жизни! Высокое напряжение!»

И еще маленькая табличка: «Не влезай! Убьет!»

А чуть ниже мелом было приписано: «Костик паразит».

— Точно здесь? — опасливо переспросил молодой, глядя на дверцу. — Написано же — опасно для жизни!

— Вах! Не надо верить всему, что написано! — и старший абрек решительно толкнул железную дверь.

За ней не было ни проводов под током, ни каких-то электрических устройств — только уходящая вниз, в темноту, железная лесенка.

Усатый абрек полез по этой лесенке вниз.

Молодой последовал за ним, прижимая к себе завернутую в пленку картину.

Через две минуты лестница закончилась, и восточные люди оказались перед еще одной металлической дверью.

Старший постучал в эту дверь условным стуком — три сильных удара, два послабее и снова три сильных.

Что-то негромко загудело, замок щелкнул, и дверь открылась.

Абреки оказались в просторном полутемном помещении с низким потолком.

В глубине этого помещения стоял компьютерный стол, за которым сидел смуглый человек с густыми темными бровями.

Усатый абрек откашлялся и проговорил:

— Это… мы принесли, дорогой. Принесли, что ты просил. Картину ты просил — вот она…

Человек за столом поднял на вошедших мрачный горящий взгляд и проговорил:

— Мы? Я за картиной тебя одного посылал. А это еще кто с тобой?

— Это? Это Дауд, племянник мой. Я его с собой взял.

— Это еще зачем? Я тебе, кажется, ясно говорил — чтобы никаких лишних людей в дело не посвящать!

— Дауд не лишний! Я же сказал, что он мой племянник!

— А мне это по барабану! Я тебе сказал! Зачем его втянул?

— Ну… Я, понимаешь, в этих картинах ничего не понимаю, а Дауд, он в Нальчике на художника учился, он для четырех ресторанов вывески рисовал, такие вывески красивые, вах! В общем, он в картинах разбирается, вот я его и взял с собой на дело.

— Допустим… ну, показывайте!

Молодой парень подошел к столу, поставил на стол картину, развернул ее.

Человек за столом уставился на нее, потом поднял взгляд на гостей и прорычал:

— Вы что мне принесли? Что это за мазня?! Вы что — издеваетесь надо мной?

— Погоди, дорогой, не кипятись! — старший абрек поднял руку примирительным жестом. — Сперва послушай, дорогой, что тебе Дауд скажет.

— Что он может сказать? — человек за столом махнул рукой и скривился, как от зубной боли. — А, ладно, пусть говорит!

— Мы все там осмотрели, — торопливо начал молодой. — Там много было картин, но такой, как ты говорил, не было…

— Плохо смотрели!

— Подожди, дорогой, — вмешался старший, — дай ему сказать!

— Так вот, такой картины не было, но вот что я заметил. Все остальные картины были или совсем без рам, или в самых простых, сколоченных из реек. А у этой, видишь, какая рама? Хорошая рама, дорогая, а главное, старая!

— Что мне рама? Мне не рама нужна, а картина! А тут мазня какая-то… апельсины квадратные!

— Подожди, дорогой!