Картинные девушки. Музы и художники: от Рафаэля до Пикассо

Врубель на тот момент уже полностью порабощён своим Демоном, он создаёт всё новые и новые его трактовки. Надежда Ивановна сообщает Римскому-Корсакову, что «Демон у него совсем необыкновенный, не лермонтовский, а какой-то современный ницшеанец – поза лежачая, головой вниз, ногами вверх, точно он скатился с какой-то скалы…»

Забела, как всякий психически здоровый человек, не сразу понимает, что состояние мужа вызвано болезнью: пока она говорит лишь о том, что «в нём как будто парализована какая-то сторона его душевной жизни». С сумасшествием Надежда Ивановна до той поры имела дело лишь на сцене. Ольга Книппер, восхищавшаяся Забелой в роли Марфы, в письме Чехову в числе прочего писала: «Я так хорошо плакала в последнем акте – растрогала она меня. Она удивительно просто ведёт сцену сумасшествия [курсив мой. –

А.М.], голос у неё чистый, высокий, мягкий, ни одной крикливой ноты, так и баюкает».

В 1902 году Врубель принимается за работу «Демон поверженный» (Третьяковская галерея). Он не спит, не ест, картина забирает у него последние силы, и однажды утром художник вдруг объявляет, что ночью ему явился Демон, требовал назвать полотно «Иконой». Но на выставке «Мира искусства» картину выставили всё-таки под первоначальным названием, и она имел громкий успех: зрителей особенно восхищало, как меняется выражение лица Демона, если глядеть на него с разных сторон.

«Поверженный Демон» окончательно разрушил и без того шаткую психику Врубеля. Он мучился бессонницей, стал болезненно разговорчив, по любому поводу впадал в бешенство. Надежда Александровна уговорила его показаться врачам, и в мае 1902 года консилиум во главе с Владимиром Михайловичем Бехтеревым рекомендовал отправить Врубеля на лечение в психиатрическую больницу.

На протяжении полугода состояние Михаила Александровича было настолько тяжёлым, что супругу не пускали к нему в клинику. Но потом дела вроде бы пошли на лад. В ноябре Врубелю дозволили свидание с родными, а ближе к февралю следующего, 1903 года выписали с заметным улучшением.

Забела всё это время спасалась сыном и сценой. Работала она с ещё большим усердием: «Я всегда прежде думала, что как это люди в несчастье живут, едят, пьют и как они могут это делать, а теперь я не только ем и пью, я пою и даже хорошо пою, и только на сцене у меня проходит тягостное чувство заботы», – писала она Римскому-Корсакову. Увы, испытания продолжались: пока Врубель был в клинике, скончался отец Надежды Ивановны и тяжело заболела её мама.

Вскоре после того, как Михаила Александровича выписали из больницы, решено было поехать в Крым. Саввочка только что переболел простудой, в поезде ему стало плохо, вагон еле отапливался… У мальчика началось крупозное воспаление лёгких. В Киеве родители поспешили в больницу, но оказалось поздно, помочь ему не смогли – двухлетний сын Надежды Ивановны и Михаила Александровича умер. Город, испытывавший Врубеля в молодости, стал местом страшной трагедии, после которой неясно, как дальше жить…

Врубель находился в апатии, не мог толком работать, сил хватило разве что на эскиз костюма Иоланты, которую должна была петь Забела. И костюм этот ей впервые не понравился.

А впрочем, до костюмов ли было в ту пору?

«Теперь я в Риге, куда привезла Михаила Александровича и поместила его в лечебницу, – писала Забела в Петербург своему верному корреспонденту. – Он сам об этом просил, так как его состояние хотя вполне сознательное, но невыносимое, что-то вроде меланхолии. <…> Я чувствую себя страшно несчастной, помимо страшного сожаления о том, что его нет, что он не будет жить, что разбиты все надежды, которые на него возлагались, ещё чувствуешь какое-то ужасное раскаяние, как будто виновна в его смерти. Вообще ужасно и, право, я не знаю, как жить, за что уцепиться…»

Ухмылка судьбы

После Риги последовал новый курс лечения в Москве, но лишь в подмосковной клинике Фёдора Усольцева Врубелю стало несколько легче. Надежда Ивановна поселилась вблизи лечебницы и постоянно навещала супруга. Судьба ухмылялась и гримасничала: тяжело больной

Врубель стал одним из известнейших художников России, жаль, что оценить эти перемены по достоинству он уже не мог. Диагноз в итоге был поставлен такой: «Прогрессивный паралич вследствие сифилитической инфекции», причём заражение произошло ещё в 1892 году.