Карты четырех царств.

Три раны, чёрный день перед слепым взглядом залитых кровью век, зазубрина на сабле — такую цену Ул заплатил за смерть тела того беса, что уже был мертв душою. И в посмертии звался палачом, и всей своею ледяной душонкой желал быть именно убийцей.

Ул сполз по покатому валуну, уткнулся лицом в песок у линии прибоя. Ощутил, как под спину его перехватывает Алель, тормошит, умывает…

— Что ты наделал, — в ужасе шептал альв, обнимая ладонями голову Ула, делясь силой по мере возможности и опыта. — Откуда у тебя эта карта? Что это вообще за карта? Как можно взять чужую и скрыть это от всех?

— Не карта, а долг, — кое-как выдохнул Ул, понимая, что лёгкие снова работают, а не хрипят прорванным мешком… — Там много смыслов, теперь я чую их: палач, алый ноб, и ещё воздаяние. Всё вместе, вот такая стала карта, когда я сполна её… перевернул. Помоги сесть. Я много сделал, но всё же еще не дорисовал и толком не прочувствовал главное. И, кажется, времени мало. — Ул рассмеялся, кашляя и давясь сгустками крови. — Я вряд ли запросто увижу королеву, обо мне теперь знают многовато и значит, будут принимать меры… Но — не важно. Мне больше нечего спросить у неё. Попечитель прав, важно верить гостю, а не слушать без конца, как шуршат пояснения, обёрнутые в ложь слов. Тогда… зачем? Зачем это встреча мне и зачем ей?

Змейка — частица Шэда — скользнула с запястья, распахнула клыкастую пасть и принялась деловито заглатывать саблю… которая пропадала бесследно по мере движения пасти. Скоро осталась лишь рукоять и узорно обвитая по кромке лезвия морда змея… Его хвост заплелся на запястье и притянул туда полусъеденное оружие.

— Так носят атлы? — не имя сил улыбнуться и всё же раздвигая губы в улыбке, спросил Ул. — Благодарю… удобно.

Змей прикрыл узкие лукавые глаза. Теперь крохотный Шэд — украшение ножен… Чего в этом больше, издёвки или правды? Шэд воистину ножны на клинке ярости! Он всегда воюет всерьез… и всегда не желает начинать первым большой войны.

Столичные истории. Темное пиво

Сэн с отвращением принюхался. Прогорклое масло, которое распорядители столичного градоправителя выдают для ночного освещения — вездесуще. Запах пропитал одежду, кожу… запах въелся, и иногда Лия насмешливо щурится, напоказ прогоняя этот запах движением веера. Но вслух не укоряет. Разве иногда, утром, на ухо… Мол, бедняга муж, измены невозможны, кого ты ни обними, даже случайно, весь двор унюхает прогорклую интрижку. Лия умеет шептать в ухо, так по-домашнему… Сэн мечтательно улыбнулся, присел на конёк крыши и вытянул ноги. Увы, домой идти рано, до рассвета далеко.

Два удара отбили главные столичные часы. Во дворце еще не спят, там бал, шумно. Здесь, в воровской слободе, тоже не спят — но делают дела удивительно тихо. Фонари горят повсеместно и ровно, улицы обманчиво пусты. Окна трактиров темны, редкие прохожие молчаливы и торопливы. Все в слободе знают: фонари не могут высветлить темную сторону столицы. Но, взяв на себя обязанности фонарщика, ноб чести Донго изначально не пытался решить задач, для человека непосильных. Так что фонари горят, а Сэн на гребне крыши улыбается багряной луне… и думает о друге Уле.

В такие туманные ночи почти удается представить Ула рядом. Он бы теперь лежал, пялился в небо и бормотал что-то сонно-нелепое о повадках городских котов и о том, как хорошо коты вписываются в узор заглавных букв книги «Танцующий убийца».

Туман прячет город… Сэн вздохнул, несколько раз стукнул кулаком по грудине, норовя унять боль. Душа в таком же тумане: осталась без опоры, как свет незримого фонаря, многослойно укутанный рыжими и зеленоватыми пеленами промозглой сырости.

Что сказать матушке Уле, чем утешить? Каждый вечер ведь сидит у окна, и глаза блестят остро, влажно… Недавно шепнула, ни к кому не обращаясь, что желала бы знать, подрос ли мальчик и сыт ли он, здоров ли — там, далеко?

— Ул, — закрыв глаза, Сэн увидел друга таким, каким помнил: пацаном лет четырнадцати. — Ул, я выкупил дом Монза в Тосэне. И книги мы с Дорном собрали в библиотеку, часть подлинники, а часть копии. Чтобы было всё, как ты помнишь. Проныра Шель летом умаслил соседей и пристрожил ворье. Я съездил и уговорил твоего названого папу Сото — того, из деревни — поселить сына в дом Монза. В этом Сото кровь чувствуется, и он такой… особенный, на тебя похож. Ценная встреча. А Гэл… ну, бывший Голос, ты его не застал, он выхлопотал мальчику место ученика у хорошего мастера-переписчика. Славный у Сото сын, ничуть не алый по крови, тихоня… Но мне видится, Монз ему был бы рад. Ул, тебе слышно? Лия очень устаёт. Она упрямая, упрямее меня и тебя. Спесь с выродков сбивает, чтобы не застили дорогу тем, у кого есть цвет в крови и правда в душе, но нет герба или денег… Она это для тебя, Ул. А ты не возвращаешься и не возвращаешься. И мы не знаем, чем помочь?