Кащенко

Он входил — это уже мне родители рассказывали — к буйным больным без сопровождающих санитаров. И поскольку он входил уверенно и спокойно, они как-то сразу затихали. Все удивлялись: „Как это вы так просто заходите к буйным и не боитесь?“ Он отвечал: „Они же чувствуют, что я к ним пришел с добром, поэтому и встречают спокойно“.

Он жил в Петербурге, к нам приезжал довольно редко, но я хорошо его помню. Он был очень веселый, доброжелательный, спокойный. Когда приезжал к нам, собирал всех ребят: меня с сестрой, моих двоюродных братьев и сестру с маминой стороны, — и устраивал какие-то игры, объединял нас. Очень приятный был человек…

А еще он однажды организовал самиздат! Конечно, тогда еще не было такого понятия. Но когда „Крейцерова соната“ Льва Толстого была запрещена цензурой, дядя организовал ее переписку и распространение».

В этом самиздате тоже виден его характер — творческий и неравнодушный. И огромный духовный потенциал, заложенный в этом выдающемся человеке. Это богатство помогало ему укрощать буйных и заражать энтузиазмом разочарованных. Ему удавалось вдохновлять и воспитывать своим примером. Маленькая Аннушка выросла и продолжила его дело, стала известным логопедом и за свою нереально долгую жизнь успела помочь многим мальчикам и девочкам начать говорить правильно и красиво. Вспоминая дядю, Анна Всеволодовна рассказывала о нем и как будто все время пыталась подобрать слова, наиболее точно передающие суть его характера. Пожалуй, из всех ее сохранившихся словесных портретов Петра Петровича самый яркий и емкий вот этот: «Дядя был инициатором и сторонником различных нововведений. При нем были отменены смирительные рубашки. Дядя был человек спокойный и какой-то… лучезарный».

Глава шестнадцатая. В пламени революций

Социальные потрясения имеют свои, не до конца изученные законы. Можно сколь угодно тщательно просчитывать тот или иной сценарий и проводить его в жизнь с помощью совершенных политтехнологий, но все равно в какой-то момент коллективное бессознательное может выйти из-под контроля и тогда начнут происходить события, незапланированные изначально. В какой момент зарождающаяся французская революция прошла точку невозврата, когда тысячи обычных парижан вдруг захотели вооружаться? Да, закрывшаяся в Версале королевская чета действительно приказала войскам стягиваться в столицу, но приказа о военных действиях солдатам никто не отдавал. Тем не менее в какой-то момент родился слух о том, что народ ждет кровавая расправа. Дальнейшее уже напоминает снежный ком, катящийся с горы со все более увеличивающейся скоростью. Парижские обыватели идут в арсенал с требованием получить оружие, им отказывают, тогда они врываются в этот арсенал и захватывают вожделенные стволы силой, но у них нет пороха.

С этого момента Париж превращается в пороховую бочку в прямом и переносном смысле. Мятежники с незаряженными ружьями пытаются захватить Бастилию вовсе не для того, чтобы освободить арестантов, а для того чтобы зарядить свое оружие. Естественно, что комендант Бастилии не собирается сдаваться. Часть повстанцев еще владеет собой, они отправляют делегацию для переговоров. Но остальные (и они в большинстве) думать уже не в состоянии. Они орут и требуют крови, а переговорщики мешают им эту кровь получить, и, конечно же, переговорщики объявляются предателями. Толпа, смяв их, кидается на штурм Бастилии.

В этот момент, если верить журналисту Камилю Демулену, у стен появляется какая-то девушка, якобы дочь коменданта. Ее пытаются сжечь, хотя на самом деле она к коменданту никакого отношения не имеет, но точка невозврата пройдена. Некий повар обезглавливает коменданта, мятежники торжественно проносят по улицам Парижа его отрубленную голову, а потом действительно захватывают Бастилию и освобождают арестантов, причем измученный вид и гремящие кандалы узников приводят толпу в еще большую ярость. Зачем мы рассказываем здесь все это? Только для того, чтобы показать, насколько легко революции меняют обычных, далеких от политики людей, превращая их в буйных сумасшедших.

Советские биографы, как мы помним, охотно, к месту и не к месту подчеркивали революционные симпатии нашего героя. Это, впрочем, не спасло его от временной опалы в 1930-е, во время негласной, но обширной кампании против активных деятелей старого режима. В более же «спокойные» времена Кащенко часто представляли в виде этакого «революционного буревестника» от психиатрии. В биографии А. Г. Гериша Петр Петрович в начале 1900-х предстает и вовсе почти террористом, в то время как вся его «революционная» деятельность того периода представляет собой лишь помощь людям, оказавшимся в трудной ситуации, в том числе (но не только) революционерам.