Касьянов год

Лыков слышал такие разговоры сотни раз. Кто из опытных арестантов сразу признается? Но тут было что-то особенное. Безшкурный попался с поличным, обыск дал на него много материала. Каторги уж никак не миновать. А он спокоен, балагурит, подмигивает. В чем дело? Дважды за свою службу сыщик сталкивался с подобным поведением. Оба раза подследственные купили в тюрьме заговоры от суда. Это глупое суеверие особенно распространено среди воров. Даже бывалые «красные»[26] верят в подобную ерунду. Приобрел бумажку с абракадаброй и считает, что теперь кум королю. Но Безшкурный еще не был в тюрьме! Его сразу изолировали от других, посадив в одиночку съезжего дома.

— Ты что, Созонт, заговор от суда купил? — как бы невзначай поинтересовался Лыков.

— Не, чепуха это, для дураков.

— А чего тогда смеешься?

— Да есть причина, — загадочно ответил «иван».

— Поделись.

— А вы сами догадайтесь.

— Не знаю, честное слово. Может, Асланов тебе облегчение посулил?

— Ха! Кто же верит вашим посулам?

— Ну хоть намекни.

— Намекаю: год-то какой…

— Какой? — удивился сыщик. — Високосный. Все жалуются, что тяжелый. В Касьянов год худой приплод — слышал?

— Он не просто високосный. От сотворения мира семь тысяч четыреста восьмой. А от рождества Христова тысяча девятисотый. Первый год нового века! В такой что ни сделай, все с рук сойдет. Старинная примета, воровская. Раз в сто лет сбывается, — самодовольно пояснил арестант.

Лыков с трудом скрыл радость. На эту удочку «ивана» можно ловить. Сыщик, конечно, тоже знал такую примету. Но следующий век начнется лишь в будущем году. Малограмотный бандит спутал конец столетия с началом и решил, что останется без наказания.

— Ах вот ты о чем… Ну, у меня для тебя, Созонт, грустная новость. Поторопился ты маленько. Девятнадцатый век еще не закончился. А новый, двадцатый начнется первого января тысяча девятьсот первого года.

— Нашли убогого, — развязно заявил бандит. — Уж не знаете, как еще запутать человека. А вот хрен с репой! Созонта Безшкурного на хромой козе не объедешь. Сейчас у нас двадцатый век, любой малец подтвердит.

— Ага, на мальца ссылаешься. Давай проверим.

Алексей Николаевич кликнул дежурного и приказал принести два коробка спичек[27]. Новых, непочатых. Арестант сразу набычился:

— Это зачем?

— Скоро увидишь.

Коробки принесли. Лыков открыл их и вывалил содержимое на стол. Взял из кучи спичку и отложил в сторону.

— Вот, первая. Сколько в веке лет?

— Ну сто.

— Давай, отсчитай столько же.

Бандит послушно разложил на столе нужное количество, все более и более нервничая.

— Отсчитал?

— Так точно. Ровно сотня.

— Вот. Первый год нашего века так и называется: тысяча восемьсот первый. Давно дело было, еще в государях Павел Петрович ходил.

Безшкурный слушал напряженно, пытаясь ничего не упустить.

— Затем тысяча восемьсот второй, — продолжил Лыков, перекладывая спички справа налево. — Третий… четвертый… пятый…

Так он переложил их все. Последняя спичка стала тысяча девятисотым годом.

— Понял теперь? Называется по-новому, но век еще старый. Не новый. А если считать так, как ты, то получится в веке девяносто девять лет.

«Иван» думал несколько секунд, потом лихорадочно стал заново перекладывать спички. Вдруг он вскочил и сильно ударил себя кулаком по лбу.

— Ах, дуроплясина! Ах, подольское ракло! Поверил. Кому поверил?!

— Созонт, ты чего?

— Ну погоди у меня, змеиное сало… Ну соскоблю я с тебя филей…

— С кого? Кто тебя так обмишурил?

— Ах, ирод, чертово семя! И я хорош. Это ж курам на смех. Узнают — пальцем показывать станут. На меня! На меня, который уж пять лет как «иван»!

— Созонт! — прикрикнул сыщик. — Излагай.

— Да гуляли мы на Рождество, и Серега Пивень вспомнил эту примету. Что год-де будет тучным, потому как раз в сто лет ворам следует удача во всем. Лови не зевай! Я и поверил. Сижу вчера в царевой даче[28] и понять не могу: если год тучный, почему же я здесь? А вот почему…

— Чего от тебя Асланов хотел?

— Того же, что и вы. Сознаться требовал, что это мои ребята оценщика кончили.

— А разве не так?

— Нет! Вот чем хошь поклянусь!

— Знаю я ваши клятвы. Паспорт ведь у тебя нашелся.

— Не знаю, как свалился он на мою голову. Про человека того разговор был. Сказали мне ребята, что ездит он чуть не каждый вечер в Петровский парк. В мой, стало быть. Деньги играет. То густо, то пусто у него. И просили разрешения почистить гостю кишеню[29]

. Но я запретил.

— Почему?

— Справку потому что навел. Прежде чем кого щипать, я сначала должен все разнюхать. А то неровен час, накличешь беду.

— И что узнал?

— Фамилия того оценщика — Афонасопуло. Так?

— Так.

— Вот. Отец его был полковник и личный ординарец генерал-губернатора Дрентельна. Который с лошади на параде упал и помер. Так?

— Верно.

— Оттого я и запретил. С такими благородиями шутки плохи. Полиция для них в лепешку расшибется, это не купца на грант взять или там другого богача.

— Кто может это подтвердить? Парнишка, что тебя охранял, может?

— Федос? Не, он не при делах, молодой пока. Караульщик, ети его в растуды! Проспал облаву.

— Тогда кто?

— А вот который справку наводил, он и подтвердит. Яшка Гицель зовут.