Катастрофа. Бунин. Роковые годы

— Думаете ли вы теперь туда возвратиться?

— Бог мой, почему же я теперь могу туда возвратиться?

— Правда ли, что вы первый русский писатель, удостоенный премии Нобеля?

— Правда!

— Это верно, что она предлагалась в свое время Толстому и тот от нее отказался?

— Да, Толстого в девятьсот восьмом году представили к премии (к восьмидесятилетию), но он обратился в Нобелевский комитет с просьбой его не награждать.

— У вас есть знакомства в Шведской академии?

— Никогда и никаких!

— За какое именно ваше произведение присуждена вам премия?

— Полагаю, что за совокупность всех моих произведений.

Вопросы все продолжают сыпаться, а гости в «Бельведер» все прибывают.

«Так неожиданно понесло меня тем стремительным потоком, который превратился вскоре даже в некоторое подобие сумасшедшего существования: ни единой свободной и спокойной минуты с утра до вечера. Наряду со всем тем обычным, что ежегодно происходит вокруг каждого нобелевского лауреата, со мной, в силу необычности моего положения, то есть моей принадлежности к той странной России, которая сейчас рассеяна по всему свету, происходило нечто такое, чего никогда не испытывал ни один лауреат в мире: решение Стокгольма стало для всей этой России, столь униженной и оскорбленной во всех своих чувствах, событием истинно национальным…» — вспоминал Иван Алексеевич.

Да, это стало русским праздником — на десятилетия!

3

На другое утро Бунин в столовой пил чай и читал поздравительные телеграммы со всего света и газеты. Их полосы покрылись фотографиями лауреата: в одиночестве — в шляпе и с непокрытой головой, с женой и без жены, с братьями писателями, на балкончике виллы «Бельведер» и на садовой тропинке.

Газеты сообщали: «За здоровье Бунина вчера пили в кабачках и кафе русские эмигранты, рабочие завода „Рено“ и подметальщик улиц, таксисты поздравляли пассажиров-соотечественников, пропивали последние гроши и оглашали чинные заграничные улицы зычными криками: „Наш русский — лауреат!“»

Вдруг Бунин стал серьезным, обратился к жене:

— Однако следует готовиться к отъезду в Париж.

— Да, я уже успела забрать из починки туфли…

— А где деньги возьмем на дорогу?

— Кугушевы еще вчера принесли пятьсот франков — в долг. Приходил клерк из банка, передал письмо управляющего Фельдмана. Вот оно…

Бунин вскрыл конверт, вслух прочитал:

— «Дорогой соотечественник, душевно поздравляю с премией. Наш банк сочтет за честь предоставить вам краткосрочный кредит в размере до ста тысяч франков за символических двенадцать процентов…»

Бунин вышел в гостиную, где томились в ожидании с десяток журналистов. Спросил:

— Месье, кто знает денежное выражение премии?

Поднялся сухой господин в роговых очках:

— Я из итальянской газеты «Карьера делла сера». Из проверенного источника известно, что литературная премия в этом году составляет семьсот пятнадцать тысяч франков.

— Сколько?! — Бунин с трудом представлял такую гору денег.

— Именно так, месье Бунин, семьсот пятнадцать тысяч! Наша газета ждет интервью с вами…

— Вы получите его первым.

Бунин вернулся в столовую, небрежно сказал:

— Вера, сообщи Фельдману, пусть нынче же выдаст кредит. Возьмем все сто тысяч.

— Но придется выплатить проценты…

— Ах, это копейки! Нашего миллиона нам хватит до конца жизни.

— Для миллионера, Ян, вид у тебя не авантажный. Выходная рубаха застирана, пиджак лоснится… А галстук? Это не галстук — это веревка, на которой Иуда Искариот повесился.

— В Париже купим все самое модное. И не забудь подарить сто франков мальчикам с почты, которые телеграмму из Стокгольма принесли. Пусть купят сладостей.

— С них и пяти франков хватит… А у меня сантима не было, когда они вчера поздравление шведов принесли, веришь, аж в глазах потемнело. Кстати, уже поступило более трехсот поздравительных телеграмм.

— Всех поблагодарим через «Последние новости». Да, следует приличней одеть воспитанников — Кузнецову, Капитана, Зурова — из лучших магазинов Парижа. Без скупердяйства! И скорей в столицу! Эй, Капитан, неситесь на железнодорожную станцию, уточните расписание на Париж.

Рощин убегает.

Бунин поворачивается к Зурову:

— Леня, бегите в лавку. Тащите хорошего вина — полдюжины, а лучше — дюжину бутылок, — хозяин поможет нести. И еще — рыбы копченой, икры черной двухфунтовую банку, кровяной колбасы буден… Надо всех, кто приходит с поздравлением, угощать. Вера, дай Лене денег из тех, что Кугушевы принесли.

Трещит телефон. Это Милюков из Парижа:

— Иван Алексеевич, поздравляю с мировой славой! Редакция «Последних новостей» может рассчитывать на ваш визит сразу после прибытия в Париж? Громадное спасибо!

4

Лионский вокзал Парижа. Моросит холодный дождь. Расплывающимися шарами отражается на асфальте свет фонарей. Ровно в четыре часа пополудни в туманной дали показываются два громадных огненных глаза: к перрону подкатывает, попыхивая паром, паровоз. Замедляя ход, прокатываются вагоны с ярко освещенными окнами: общие — для плебса, международные — для богатых…

Толпа журналистов бросается к восьмому, замыкающему состав, вагону. Это обычный спальный вагон — для учителей и бухгалтеров, средней руки чиновников и мелких лавочников.