Катастрофа. Бунин. Роковые годы

Вскоре Дмитрий Сергеевич продолжит свои подвиги, отправится в Рим к Муссолини — выразить почтение и попросить денег — сколько душе не жалко.

3

Третьего декабря в восемнадцать часов пятнадцать минут с вокзала Гар-дю-Нор нобелевский лауреат отбыл в Стокгольм. Кроме Веры Николаевны (уже в манто от Солдатского!) и Цвибака (в дорогом костюме), после долгих сомнений Бунин взял Галю. (Как выяснится, на свою голову!)

За окном мелькали таинственные огоньки полустанков.

В Гамбурге Бунин провел почти день. Крепкие парни в красивой черной форме, украшенной нарукавными свастиками, сновали по улицам.

Зашли в ресторан. Ознакомившись с меню, Бунин сделал кислую мину:

— Хуже не бывает. Малая фашистам честь, коли нечего есть. Впрочем, что ждать от социалистов, даже если они «национальные».

На переднем стекле у таксиста, который повез Бунина, красовался портрет Гитлера.

— Какое выразительное лицо у фюрера! — причмокнул Цвибак. — Мог бы стать популярным артистом кино.

— Вероятней, комиком в оперетке! — уточнил Бунин.

* * *

Ехали через Пруссию, припорошенную грязным снежным ковром под серым низким небом. Вдоль железнодорожного полотна стояли дети и тянули ручонки в гитлеровском салюте. Старшим из них будет суждено навеки остаться в земле Сталинграда или замерзнуть в подмосковных лесах.

Едва пересели на шведский паром, как сразу окунулись в другой мир: улыбки, смех, на лицах радость и довольство. Наиболее шустрые журналисты встретили Бунина уже на пограничной станции. Один за другим сыпались вопросы, Бунин находчиво отвечал, его шутки вызывали улыбки.

По мере приближения к Стокгольму журналистская рать возрастала. Утомленный Бунин обратился к Цвибаку:

— Яша, извольте исполнять секретарские обязанности!

Журналистов очень интересовало:

— Кто представит Бунина королю? По традиции это делает посол той страны, откуда родом лауреат. А теперь?

Цвибак важно отвечал:

— Будьте уверены, советский посол Коллонтай этого не сделает. Эту престарелую даму больше интересуют альковные развлечения, нежели честь российской литературы.

Журналисты повеселились, а наутро в газетах появилось такое, что Коллонтай разволновалась, вызвала доктора, приняла успокоительное и поклялась: «Моей ноги на раздаче премий не будет!»

Выходкой Цвибака Бунин был раздосадован.

Тем временем, впадая в климактерическую истеричность, товарищ Коллонтай строчила донесения в Наркомат иностранных дел: «Ах, как можно давать премию этому Бунину, который-де никак не может представлять литературу Пушкина, Толстого, Горького. Эти шведские старцы совсем выжили из ума!»

* * *

В Стокгольм пыхтящий паровоз, сияющий медью и темным лаком, прибыл на рассвете. Толпа с цветами, яркие юпитеры киношников, вспышки магния фотографов, новые вопросы неугомонных журналистов, серебряный поднос с хлебом-солью на вышитом полотенце — от соотечественников.

Карусель вновь завертелась.

Через час Бунин наблюдал из дворца Г. Л. Нобеля узкий канал, похожий на петербургский, с темной, свинцовой водой, тяжелую громаду королевского дворца, чуть прибеленного снегом. Бунину и его команде отвели три громадные, похожие на залы для волейбола комнаты: великолепная мебель, большие картины в золоченых рамах, цветы — в вазах и корзинах.

Услуживает русская горничная, специально выписанная из Финляндии. Все солидно, чинно, респектабельно.

И лихорадочное ожидание 10 декабря — день раздачи премий.

* * *

И вот пришел невероятный день! Сначала выплыла королевская семья — торжественно, под какую-то струнную музыку. Затем герольды с подиума возвестили о выходе лауреатов, которые, едва не лопаясь от важности, процессией прошествовали через зал под трубные звуки.

Густав V — чрезвычайно высокий и худощавый человек — встал. За ним поднялся весь зал.

Бунин держался нарочито прямо, и на его лице почила необыкновенная торжественность. Слегка волновало то, что вечером, на чопорном приеме в большом зале «Гранд-отеля», ему придется произносить речь на французском языке. Это ведь не гарсону приказать: «Эн кафэ э де коньяк!»[4]

Вдруг внимание Бунина привлекла странная процессия: через зал, между рядов, двигались дети. На них были надеты какие-то белые балахоны и остроконечные колпаки, наподобие тех, в каких выводили еретиков к сожжению.

Дети несли длинные шесты. На их верхушках были укреплены громадные могендовиды — звезды Давида, символизирующие мудрость народа Израиля.

Настала очередь Бунина увенчаться нобелевскими лаврами. Лавров, как таковых, впрочем, не было. Были золотая медаль и светло-коричневая папка с чеком и дипломом, который гласил, что Бунин награждается «за продолжение русских классических традиций в поэзии и прозе».

Стрекотали кинокамеры, вспыхивал магний. Бунин был величественно-медлителен.

Вручение закончилось. Папку и медаль у Бунина подхватил Цвибак. Медаль Яша тут же уронил, и она мучительно долго катилась по полу, ныряя под кресла и выкатываясь с другой стороны. Бросив папку на кресло, Цвибак лихорадочно ползал на коленях между лакированных штиблет и туфель, пока вновь не завладел золотым диском.

Торжество вскоре закончилось, и Бунин поинтересовался: