Катастрофа. Бунин. Роковые годы

Заранее благодарю за исполнение этой просьбы и очень прошу сообщить, сколько я должен буду выслать библиотеке за расходы по пересылке и пр.

Ив. Бунин».

(Спустя четыре десятилетия причудливыми путями это послание попадет в Москву к автору этих строк, а спустя полвека — книга, о которой речь пойдет ниже.)

На следующий день, когда Бунин сидел за рабочим столом и делал выписки из привезенных накануне книг, услыхал внизу радостные крики Веры Николаевны: — Ян, иди скорей, кто к нам приехал!

Выглянув в окно, Иван Алексеевич увидал супругов Полонских и мальчика лет десяти — это был их сын Александр, или, как его звали близкие, Ляля.

Бунин заспешил вниз. Он любил эту семью. Полонские всегда были спокойны, улыбчивы, доброжелательны. Яков Борисович говорил как об обыденной вещи:

— Мы с женой за всю жизнь ни разу не поссорились!

Теперь он протянул Вере Николаевне большую коробку конфет и букет цветов, а Ивану Алексеевичу в бумажной обертке книгу. — Вот уж правда: на ловца и зверь бежит! — воскликнул Бунин. — Очень нужный том, мне когда-то Тихон Иванович подарил его, да Куприн взял почитать, ну, понятно, не вернул.

Переводчик, издатель и лично знавший Льва Николаевича Тихон Полнер в 1928 году выпустил в издательстве «Современные записки» книгу «Лев Толстой и его жена. История одной любви».

— Поразительно, как вы догадались сделать мне такой подарок, — продолжал удивляться Бунин. — Эта книга — отличный материал, я обязательно ее использую в своей работе.

* * *

В настроении Бунина наступил резкий перелом. Ему было стыдно вспоминать о том упадке духа, который он испытал недавно.

— Бог дал мне талант, я не должен зарывать его! — повторял себе он.

Теперь Бунин, как ему казалось, с отвращением думал о былой близости с этой молодой, полноватой, с теплыми мягкими губами и уклончивым характером женщиной. «Все, что у меня было с ней, — это от дьявола, а потому мерзко, — пытался убеждать себя Бунин. — Ведь все ее желания, все стремления — мелочны и пустяковы. И все время, постоянно — притворство, желание казаться умнее и возвышенней, чем она есть на самом деле. А сколько я принес горя Вере! Почему об этом я забывал? А вот Вера оказалась настоящим ангелом, терпеливо выносившим мои выходки! Господи, прости меня».

И как епитимью, он наложил на себя христианские обязанности: с особой добротой относиться к жене и не раздражаться присутствием Гали и Магды, терпеть их и помогать им в меру своих сил.

Он опять вел усидчивый, трудолюбивый образ жизни. Вставал, когда еще спал весь дом. После короткой прогулки завтракал и читал газеты. Затем поднимался из столовой к себе в комнату и удобно усаживался за стол, загромоздив его литературой о Толстом: из библиотечных книг делал выписки, а свои личные порой превращал в подобие рукописей — исписывал их, заполнял страницы отметками и подчеркиваниями. Любимый карандаш (забавно — как у Сталина) — синий.

6

Жаркий, полный сухого желтого света июльский день сменялся вечерней прохладой. От деревьев ложились длинные сизые тени. Внизу, в городе, на высокой колокольне били в колокол, звали к вечерне. Раскаленные за день камни источали мягкое тепло.

Вера Николаевна и Галина заканчивали накрывать ужин. На этот раз застелили белой скатертью с вышитыми большими цветами дощатый стол, сколоченный когда-то Зуровым возле кустов вишни.

Зуров, размахивая полотенцем, отгонял неугомонных пчел, вившихся над тарелочкой с медом. Вера Николаевна уже два раза не без робости стучала в двери классика:

— Ян, самовар стынет! Все ждут тебя…

И вот наконец он появился на пороге — стройный, моложавый, со счастливой улыбкой на породистом лице, в руках держал объемистый том Полнера — подарок Полонских.

Не спуская с лица легкую улыбку, уселся в торце стола на принесенное нарочно для него мягкое кресло с широкими резными подлокотниками. Помахал перед собой книгой, сказал вроде для всех, но глядел на Веру Николаевну:

— Целый день отдал я сегодня труду нашего друга Тихона Полнера…

— Так интересно? — спросила Вера Николаевна, накладывая мужу рыбный салат.

— Удивительно, как Полнер сумел вникнуть в тонкости отношений Льва Николаевича и его супруги. Но меня поразило больше другое…

Галина поставила на тарелку перед Буниным серебряную кокотницу, сказала:

— Это жюльен из птицы, очень вкусно! Расскажите, пожалуйста, Иван Алексеевич, что вас поразило?

Бунин попробовал жюльен:

— И впрямь, как говорили московские половые, экая нежинская вещь! Как к хорошему быстро привыкаешь, зато так трудно переходить к плохому. А поразило меня то, что каким-то непостижимым образом у нас с Львом Николаевичем в судьбах много общего.

— Ну, прежде всего вы оба происходите из древних дворянских родов, — заметила Вера Николаевна.

— Более того, оба принадлежим к деревенскому помещичьему кругу, одинаково сильно привязаны к старинному укладу, к сельской жизни.

— И я слыхала, что Толстой никогда не затруднялся употреблять мужицкие слова. — Вера Николаевна рассмеялась.