Катастрофа. Бунин. Роковые годы

— Итак, Софья Андреевна учение Толстого «ненавидела всеми силами души: не говоря уже о том, что оно стояло в полном противоречии с ее любовью к семье и к материальным условиям жизни, оно, это учение, отнимало у нее душу любимого человека и ставило преграду между ним и ею. Оставшись изолированной среди толпы поклонников Толстого, она ожесточилась и при малейших намеках на толстовские идеи считала необходимым возражать. Насмешки Толстого, его протесты, его отзывы о семье, браке и женщинах действовали на нее вызывающе и заставляли со своей стороны, не стесняясь ничьим присутствием, доказывать противоречия толстовских идей и смеяться над ними. При этом ее самоуверенность, на которую жаловался Толстой еще в первые годы после женитьбы, развилась до невероятных размеров. Полное неуважение к идеям „великого“ Толстого шокировало его благоговейных последователей и не могло не действовать на него самого».

Все сидели притихшие, с интересом и наслаждением внимая чтению. Пахло хвоей и горными цветами.

— А дальше, Ян? — сказала Вера Николаевна.

— «В доме Толстых, в счастливой и светлой Ясной Поляне начался ад. Несчастная женщина потеряла над собою всякую власть. Она подслушивала, подглядывала, старалась не выпускать мужа ни на минуту из виду, рылась в его бумагах, разыскивала завещание или записи о себе и о Черткове. Она потеряла всякую способность относиться справедливо к окружающим. Время от времени она бросалась в ноги Толстому, умоляя сказать, существует ли завещание. Она каталась в истериках, стреляла, бегала с банкой опиума, угрожая каждую минуту покончить с собою, если тот или иной каприз ее не будет исполнен немедленно…

Жизнь восьмидесятилетнего Толстого была отравлена. Тайно составленное завещание лежало у него на совести. Все время он находился между не вполне нормальной женою и ее противниками, готовыми обвинить больную женщину во всевозможных преступлениях. Ее угрозы самоубийством, хотя и сделались явлением почти обыденным, всегда держали его в страшном напряжении.

— Подумать, — говорил он, — эти угрозы самоубийства — иногда пустые, а иногда — кто их знает? — подумать, что может это случиться! Что же, если на моей совести будет это лежать?»

Бунин устало откинулся на высокую спинку кресла, прикрыл веки. Он думал о том, что и в его доме не всегда был праздник. Припомнил сцены бурной ревности, которые в прежние годы порой закатывала ему Вера Николаевна, да и прочие семейные неурядицы, для которых он порой давал повод. Он улыбнулся:

— Вера, по сравнению с Софьей Андреевной ты истинный ангел.

Вера Николаевна с нежностью поцеловала мужа в макушку:

— Ян, в отличие от жены Толстого я всегда помню, с каким необыкновенным человеком живу. И ежечасно благодарю за это Бога. Надо быть очень глупой, чтобы не понимать: все мы рождены на мгновение, а вы, любимцы Бога, своим гением будете жить века. — Ее глаза наполнились слезами умиления.

Бунин поймал руку жены и с благодарностью поцеловал ее:

— Спасибо, моя любовь!

«Девчата» деликатно отвернулись, став невольными свидетельницами этой семейной идиллии, а Зуров неуместно произнес:

— Иван Алексеевич, сделайте обществу милость, прочтите еще отрывочек, пусть для заключения нашего литературного вечера.

— Пожалуй! — Он полистал книгу, открыл ее где-то на последних страницах. — Речь идет о последнем посещении Полнером Ясной Поляны. Шел страшный восемнадцатый год. Софья Андреевна встретила гостя с достоинством, устало и спокойно. Ей было уже семьдесят четыре года. «Высокая, немного сгорбленная, сильно похудевшая — она тихо, как тень, скользила по комнатам и, казалось, при сильном дуновении ветра не удержалась бы на ногах. Каждый день она проходила версту до могилы мужа и меняла на ней цветы…

Беседуя, Софья Андреевна не улыбалась, но говорила охотно. Она как бы потухла. Хотя с удовольствием читала вслух свои воспоминания о счастливых днях Ясной Поляны. Она помнила наизусть несколько стихотворений, посвященных ей Фетом… Отзывы ее о последних десятилетиях жизни ее гениального мужа не всегда отличались доброжелательством. Помолчав, она неизменно прибавляла:

— Да, сорок восемь лет прожила я со Львом Николаевичем, а так и не узнала, что он за человек…»

* * *

Пробегут годы. Ивана Алексеевича не станет. Вера Николаевна свою книгу «Жизнь Бунина», вышедшую в Париже в 1958 году, заключит схожей мыслью: «Вот с таким сложным и столько пережившим человеком мне пришлось 4 ноября 1906 года по-настоящему познакомиться и потом прожить сорок шесть с половиной лет, с человеком, ни на кого не похожим».

А в письме писателю Н. П. Смирнову она раскрылась чуть больше:

«Я прожила 46, даже 47 лет в близком общении с творческим человеком и пришла к заключению, что творчество — тайна.

И объяснить его — попытка с негодными средствами. И на творческих людей влияют больше жизненные явления, чем те или иные идеи» (8 июня 1959 года).

— Толстой — это тема всей моей жизни, это вершина, возле которой мы все — карлики, и как люди, и как творцы, — повторял Бунин.

* * *

«Освобождение Толстого» увидало свет в Париже в 1937 году.