Катя едет в Сочи. И другие истории о двойниках

Зиновьева слегка покоробило и обращение к другу – на «малыша» центнеровый Серёга не тянул, – и то, что интересный ему разговор прервался. Но всё же, любопытно было посмотреть на Диму, Серёгиного сына от второго брака. Ровесник Никите, он уже лихо водил автомобиль и, как уверял отец, собирался идти в армию, если не поступит на бюджет. Понятно, что Серёга был в состоянии оплатить Диме любой институт, и непонятно, как парень мог от этого отказываться. Зиновьев почувствовал, что завидует: в сравнении с рыхлым Никитой, чахнувшим в дальней беседке с планшетом, Дима выглядел мечтой всех родителей. Поджарый, спортивный, уверенный в себе, но при этом не наглый. Надя, судя по кривой улыбке, подумала о том же самом, и депутата кольнула жалость к ней и к себе, пока что не сумевшим вырастить из сына мужчину.

Даша, по возрасту бывшая ближе к Диме, чем к его отцу, держалась с «пасынком» запросто, а мальчик, это видно было, отражал только отца. Боготворил его. Искал взглядом поддержки, одобрения, а находил, что удивительно, одно лишь неясное раздражение.

Общий разговор утих, хозяева и гости мрачно смотрели кто на запёкшийся клевер в траве, кто на сероватые тучки в синем небе – оно напоминало скатерть, о которую кто-то вытер грязные руки.

– Когда уже схлынет эта жара? – сказала Надя, мастер по заполнению пауз в разговоре.

– Сами потом будете жаловаться, что никакого лета не было, – отозвался Серёга.

– Я тоже считаю, что летом должно быть жарко, – хлопнула ресничками Даша. – Дима, ты позови мальчика из беседки, сейчас мороженое есть будем.

Диме явно не хотелось идти за Никитой, но, поймав взгляд отца, он тут же встал с места. Когда сын вместе с Димой вошёл в дом, Зиновьева снова кольнуло завистью: бледный полноватый Никита проигрывал Серёгиному сыну по всем статьям. Мальчики сели на разных концах стола, причём Никита втиснулся между отцом и матерью.

Зиновьеву хотелось ещё поговорить о Байракове, но не в присутствии сына – тот был уж слишком впечатлительным.

После мороженого разговор окончательно расклеился. Даша прижималась к Серёге, поглаживая его то по щеке, то по ноге. Камаев принимал её ласки благосклонно, Дима отводил глаза. Он даже пересел поближе к Никите, удостоил его каким-то вопросом, и мальчик ответил с такой страстной благодарностью, что у Зиновьева защемило сердце.

На обратном пути из Коптяков решили сделать остановку в монастыре на Ганиной Яме – об этом попросила Надя.

– Мне квас у них нравится, – сказала она. – И надо поставить свечи Сергию Радонежскому, он в учёбе помогает.

Уйти в монастырь

Вечерняя служба закончилась, почти все туристы разъехались, и на парковке у монастыря скучала лишь пара машин. Надя купила две бутылки монастырского квасу в трапезной, бросила их на заднее сиденье, а потом вдруг сказала:

– Пошли-ка, Олежка, в храм. Мне кажется, тебе это нужно.

Никита оторвался от планшета.

– Я вас здесь подожду.

– Ты тоже пойдёшь, тебе тоже нужно, – спокойным, но непререкаемым тоном произнесла мать. И Зиновьев, и Никита прекрасно знали, что если Надя говорит таким голосом, то безопаснее послушаться. Молча выбрались из машины. Никита бурчал:

– А тебе не кажется странным, что мы ходим в церковь, только когда нам что-то нужно от Бога?

– Это неправда, – всё тем же ровным голосом произнесла Надя.

У входа в монастырь она быстро перекрестилась – как будто отогнала комара, потом выкопала в специальной коробке бордовую юбку и платок в цветочек. Повязала волосы «по-колхозному», намотала юбку поверх джинсов и превратилась из хорошенькой женщины средних лет в унылую пожилую паломницу.

– Тётя Мотя, – сказал Никита, с любовью глядя на мать. – Я буду делать вид, что с тобой незнаком.

– Да пожалуйста, – улыбнулась Надя. – Пошли сначала купим свечи.

Зиновьев за свечами не пошёл, остался ждать на дорожке между соснами. Он, конечно, бывал на Ганиной Яме и раньше – помнил и как освящали монастырь в 2000 году, и как горели там впоследствии деревянные храмы: несколько раз в новостях сообщали о пожарах. Депутат сопровождал сюда высоких гостей, – одна москвичка из Министерства образования оказалась истово верующей, обошла все церкви (их здесь семь, по числу членов царской семьи), накупила икон, а потом вдруг попросила отвезти её ещё и в Поросенков лог, на Мемориал.

С этим Мемориалом всегда путаница, даже местные не очень понимают, как относятся друг к другу два этих места – такие близкие географически и такие далёкие по своей сущности. Церковь не верит в то, что в Поросёнковом Логу нашли тела тех самых Романовых, – считает, что они были уничтожены в урочище Ганина Яма. Государство думает иначе, как, кстати, и Зиновьев, – зря, что ли, делали экспертизы всех найденных здесь тел? Вряд ли могло быть столько совпадений. Но лично для Зиновьева другое было странно: на Мемориале ему всегда становилось тоскливо, хотелось как можно скорее сесть в машину и вернуться в город. А из монастыря, напротив, не хотелось уходить никогда… Вот и теперь он обо всём позабыл, любуясь, как сверкают на вечернем солнце золотые луковки бревенчатого храма.