Катя едет в Сочи. И другие истории о двойниках

Выходим на улицу и снова попадаем в силки таксистов. В Москву, говорят, скорее в Москву!

Встаём рядом с урной, дымящейся как адская печь.

Катя снова шмыгает носом. Она уже почти протрезвела, с лица её сбегает волной упрямая одержимость.

– Может, зря всё? – неуверенно спрашивает она сразу и у меня, и у таксистов, и у равнодушной, слепой Москвы.

(Я помню, как ты показал мне свой дом – за много километров ткнул пальцем в нужном направлении: вон там я живу.)

– Я даже купальник не взяла, а там ещё купаются, прогноз так-то хороший…

Катя на глазах теряет всякую решимость; мне, наверное, нужно её поддержать, раз уж мы объединили наши историю в одну? Если уж так сложилось.

– А что ты будешь делать в Сочи, кроме как купаться?

Она тушуется, сникает, тычет сигаретой в вонючее жерло урны и тут же достаёт из пачки новую. Зажигалку мою она присвоила, но это не страшно, у меня в кармане ещё одна.

– Ну погуляю, наверно. Фруктов поем.

Катя точно знает, что она будет делать в Сочи. Она позвонит ему и скажет: привет! Я здесь! Я прилетела, потому что ты сказал, что любишь меня, а я тебя за язык не тянула, вообще-то. Потому что ты обещал поехать со мной в Сочи, а обещания, вообще-то, нужно выполнять! Я тоже, знаешь ли, не на помойке валялась!

В Сыктывкаре Катю даже выбрали «Мисс Очарование» на втором курсе колледжа.

Она точно знает, что будет делать в Сочи, но мне она этого не скажет – да и нет нужды.

Наверное, мне нужно отговорить Катю от этого полёта… Найти те верные слова, которых не сыскалось у Настьки с Дашей. Взять её с собой в командировку – пусть погуляет, ведь город, куда я лечу, ничем не хуже Сочи.

– Лады, – вздыхает Катя. – Жёвку хочешь?

Я не люблю жевательную резинку, но от Кати готова принять что угодно. Она вернула мне то, что я никак не могла отыскать в последний месяц, – моё доверие к жизни! Из благодарности говорю вдруг:

– Через двадцать часов твоя жизнь изменится.

Жвачка падает у Кати изо рта.

– А? – переспрашивает она и повторяет с интонациями давно забытого японского приятеля: – Откуда знаешь?

Я рассказываю ей про джиннов, инвалидов, джипы и беременных женщин. Советую купить лотерейный билет. И снова обещаю, что жизнь её изменится вне зависимости от того, поедет она в Сочи или нет. Через двадцать часов. Засекай.

Впервые Катя слушает меня так внимательно, не упуская ни слова. Запоминает точное время на телефоне. И вдруг порывисто обнимает меня, обдав табачным духом пополам с парфюмом, модным в позапрошлом сезоне (его подарок).

(У меня нет ни одного твоего подарка – раньше я об этом не задумывалась, а теперь жалею: мне хотелось бы иметь что-то вещественное на память о тебе.)

Мы возвращаемся в терминал B и вновь совершаем скорбный путь к терминалу D

. На этот раз – в полном молчании.

Я выхожу вместе с ней на улицу, курить мы обе уже попросту не можем. Смотрю, как Катя идёт с чемоданом к аэроэкспрессу, оглядывается и машет мне рукой. А таксисты ошибочно принимают это на свой счёт.

Сквозь дыры в джинсах видны покрасневшие коленки, серёжки воинственно посверкивают в ушах. Жизнь изменится в любом случае, даже если Катя полетит в Сочи – а вот денег за билет ей не вернут! Может, вернуться, пока не поздно? Пока ещё идёт посадка? Может, дать этой заразе – ненужной бесценной любви – последний шанс?

Я не знаю, полетит ли Катя в Сочи. И не узнаю. Её визитку я выбросила в очередной вулкан гигантской урны вместе с последним клочком любовного письма.

До моего рейса осталось всего два часа. Обратный отсчёт: D, F, E, B… Досмотр, эскалаторы, шаттл, чемодан, регистрация, досмотр. Не забыть снять ремень, проходя через рамку. Не забыть забрать ремень. Найти в дьютике Катины духи из позапрошлой коллекции и обрызгать запястье. Написать сыну, что вылетаю.

В самолёте, названном в честь знаменитого поэта Бродского, заняв своё место у окна, кивнув очередному «басисту» в соседнем кресле, я достану телефон, чтобы переключить его в авиарежим, и увижу, как набухает красной цифрой белый конверт.