Катя едет в Сочи. И другие истории о двойниках

Мы будем переписываться около года и встретимся ещё несколько раз. Будем блокировать друг друга и снова добавлять в «контакты». Ты однажды напишешь мне, что хотел бы умереть рядом со мной, и не сообщишь, куда денется при этом раскладе твоя жена. Будешь старательно отрезать жену от фотографий, присланных мне из отпуска, но она всё-таки останется на них – цветастым клочком платья, тенью на твоём плече. Она будет с нами третьей, готовой выйти на сцену в любую минуту – и полностью изменить, как говорится, ход повествования. Будет виться рядом, как неотпетая душа. Заглядывать на дно бокалов с вином, которые мы пьём, и листать меню, неодобрительно изучая цены. Вместе с нами станет бродить по городу: одной рукой ты будешь обнимать меня, другой – жену, а если я вдруг суну ладонь тебе в карман, чтобы согреться, она толкнёт меня кулачком, как младенец, изнутри. Как те собаки, которых хозяева выгоняют из комнаты в интимные моменты, она будет прорываться сквозь все заслоны – и склоняться над нами уж и не знаю с какой целью. Собаки хотя бы развлекаются, глазея на голых людей. Весело ли от этого жёнам?..

Мы расстанемся без объявлений и меморандумов – просто перестанем писать друг другу, не перезвоним и выдохнем с обоюдным облегчением.

Спустя год и несколько месяцев я снова окажусь в Шереметьево, прилетев тем же рейсом. Тогда я уже научусь жить без тебя и, случайно открыв в электронном блокноте сохранённые письма, поморщусь от неловкости.

(Надо бы удалить – вдруг помру внезапно, а сын найдёт и прочитает.)

Пока я буду удалять письма, стоя на эскалаторе, ведущем к терминалу D, позади зазвучит бодрый голос.

– А она, прикинь, была, по ходу дела, какая-то ясновидящая. Говорит: через двадцать часов твоя жизнь изменится! Ну и я…

Я оборачиваюсь, ищу взглядом Катю – но её заслоняет плотная толпа людей с чемоданами. А потом проявляет как фотографию – у Кати ровный южный загар. В ноябре…

Она держит под руку высокого мужчину и рассказывает ему об одном очень важном дне, когда она собралась внезапно в Сочи…

– Ну так ты поехала или нет? – спрашивает мужчина. Видно, что он уже устал от этой истории и ждёт, чтобы она скорее закончилась (тогда можно будет рассказать свою или просто потупить в интернете).

Катя откроет рот, чтобы ответить, и в этот момент мне позвонит сын: я отвлекусь, а потом на время потеряю из виду Катю и её спутника.

Я так и не узнаю, что случилось с ней год и несколько месяцев назад. И случилось ли что-то.

Но на выходе 23, где заканчивается посадка в Сочи, мне снова померещится знакомая фигурка – и я решу для себя, что это Катя. Что она летит всё-таки в Сочи – и очень, очень счастлива.

(И вы, пожалуйста, тоже так думайте.)

Слова

Одно дело, если слов не говорят, потому что не могут, совсем другое – если не хотят.

Высоченная красавица Таня спрашивала мужа, художника Мишу Брусиловского, как бы в шутку:

– Почему ты, друг сердечный, не говоришь мне слов? Виталий-то Михайлович вон как красиво заворачивает, а от тебя не дождёшься…

Виталий Михайлович Волович – близкий друг Миши и Тани – тоже был художник. Но он и мысли формулировал блестяще. И комплименты умел говорить.

Возможно, некоторые люди рождаются на свет с определённым запасом слов. Их ни больше ни меньше, поэтому тратить нужно с умом. Или это вообще родом из детства. Как и всё прочее.

Миша родился в Киеве, за десять лет до начала войны. Семья была у него очень даже приличная, правильная такая еврейская семья. Мама работала в торговле, папа – инженер. Ещё были младший брат Сева и старшая мамина сестра, человек очень больной, карлица. Жила вместе с ними. Мама ей много внимания уделяла, но не в ущерб сыновьям.

На младенческом фотоснимке Брусиловского, где он запечатлён в размытом, вазелиновом свечении, сохранилась надпись, сделанная понизу чернильным карандашом:

«Это Миша. Ему семь месяцев. В жизни он ещё красивее».

Миша был, что называется, упитанный мальчик. Это про внешность. А вот душа в крепкое тельце была вложена тончайшей выделки. И – любопытство к миру и абсолютное доверие к бытию. Четыре года исполнилось Мише, когда он ушёл вместе с траурной процессией на Байково кладбище, – эти процессии часто ходили мимо дома, вот мальчик и отправился следом за одной из них на кладбище и пропал. Родители искали его чуть ли не две недели, а он жил всё это время вместе с бездомными в полуразрушенных склепах, в забытых часовенках Байкова кладбища. Бездомные его приютили, чем-то кормили, а ведь время тогда было не из самых сытых. Мама потом рассказывала, что боялась больше всего, что сынишку съедят – он ведь был такой аппетитный. А склепы Байкова кладбища будут годами сниться Мише. Как он над ними летает…

Когда началась война, отца призвали в армию, и вскоре на него пришла похоронка. А маму с детьми переправили на Южный Урал. В город Троицк. Так Брусиловский впервые попал в тот край, где проведёт большую часть своей жизни – только не в южной его части, а в средней.