Казаки

Более всего настаивал Сомко на то, что государевы ратные люди делают великие обиды малорусам. Пусть, — говорил он, — великий государь прикажет переменять ратных людей по годам, а то государевы люди получают жалованье медными деньгами, а медных денег в Украине нигде не берут, так государевы ратные люди, проевши то, с чем пришли, беспрестанно крадут; уже многих сделали без имущества; с ними никак нельзя жить: у нас учинится что-нибудь дурное, либо козаки и мещане покинут свои дворы и разбегутся врознь: вот в Нежине и Чернигове построили особые дворы государевым ратным людям, а у нас в Переяславле стоят они по дворам козачьим и мещанским. Пусть и здесь построят им дворы. Сомко и самому царю писал жалобу на царских ратных людей в самых резких выражениях: «Мы, верные подданные вашего царского величества, сколько лет подставляем свои головы, проливаем кровь, лишаемся своих имений и пожитков, скитаемся наги и босы, и до конца приходим в разорение и расхищение от чужих и от стояльцев (то есть ратных, стоявших на квартирах); народ наш российский от грабежа и крадежа ратных людей рассеян во все стороны; в Переяславле много найдется пустых дворов; хозяева, не терпя более непривычных для них больших обид, разбрелись, и остальные думают разойтись». На эти жалобы прислан в Переяславль от царя стольник Бунаков; он в Переяславе производил сыск и нашел возможным наказать кнутом одного только Якуш-ку Нечаева за воровство, а более никого виновного не оказалось из ратных людей. Сомк° объяснял тогда, что московские ратные люди и переяславские жители первые ответчики, вторые челобитчики на них, — еще до приезда Бунакова, то в боях побиты, то в полон взяты, то умерли; от этого теперь выходит, что по иному делу есть челобитчики, да нет ответчиков, и в заключение просил, чтобы вперед государь не велел ратным людям обижать переяславских жителей. Эти жалобы, по которым нельзя было произвести следствия, естественно внушали еще более подозрения против Сомка; они казались явным доводом нелюбви Сомка к великорусам и Московскому государству. В Москве заключили, что Сомку нельзя ни в чем верить, и, напротив, те, которых он хотел оговорить перед правительством, через это самое приобретали доверие.

В это время, когда в Москве уже считали епископа Ме-фодия самым преданным, надежным и достойным человеком в Украине, Сомко то и дело что писал против него, умоляя запретить ему мешаться в войсковые дела, и сказал Ладыженскому так: — «Если государь не велит вывести Мефодия из Киева и из украинских городов всех, и велит ему быть на раде, то никто на раду не поедет, нам нельзя служить государю от таких баламутов, да и прежде никогда митрополиты не ездили на раду и не выбирали в гетманы». Эти выходки против Мефодия только более располагали власть к последнему, а Сомко тем самым казался соучастником заднепровской, враждебной царю, партии. Дионисий Балабан, называясь митрополитом, считал Мефодия похитителем своего законного достоинства и обращался к константинопольскому патриарху. Последний выдал на Мефодия отлучение, а Дионисий, как ему следовало, отослал его в Киев. Малая Русь привыкла издавна повиноваться в делах Церкви константинопольскому патриарху, как верховной духовной власти, и приходила в волнение. Ме-фодий обратился к царю, и царь хлопотал о снятии отлучения. В это время Сомко вдруг вооружается против Мефодия и как бы противодействует царскому расположению к этому человеку.

В Москве привыкли считать Самка таким двоедушным человеком, который говорит одному то, другому иное об одном и том же; и в самом деле, Сомко то уверял, что снимает с себя гетманство, готов уступить еГо тому, кого выберут на черной раде, сам же будет служить царю черняком; то ссылался на козелецкую р^ду, говорил, что выбор уже окончен, что настоящий уже избранный гетман — он, что у него есть и лист за руками и печатями полковников; прежде не приступал к его выбору Золотаренка, теперь, когда и Золотаренко с своею партнею признал уже его гетманом, не было, казалось, причины не быть ему в этом достоинстве; дело кончено, и если будет весною еще рада, то на ней некого более выбирать, и остается только князю Ромоданавскому вручить царскую утвердительную грамоту избранному на козелецкой раде гетману. В то же время Сомко через посланцев говорил о вольностях и правах казацких, надеялся их утвержде-. ния от царя. Бруховецкий поступал в этом случае гораздо политичнее и практичнее; он не жаловался на великорусов, не просил подтверждения каких бы то ни было прав, зная, что в Москве всего неприятнее слышать. от малорусов о правах и вольностях; он весь предавался на волю царя, — этим-то он и выигрывал в Москве, а доброе о нем мнение, как о надежном человеке, давало ему право надеяться, что гетманство останется за ним, кто бы ни был его соперник.