Казаки

— Я тепер уже не рядовык, — сказал Малявка. — Я сотенный хоружий.

— За немали, певне, послуги тебе так зразу пиднес-лы! — сказал Вуехович, догадавшийся, что повышение этого казака связано как-нибудь с отправлением Мотовила, о котором Вуехович приказа л тайно сообщить этому козаку.

— Про те владза знае! — сказал Малявка.

Вуехович с листом вышел. Молявка несколько времени

стоял, оглядывая покой, куда вошел. Канцеляристы продолжали сидеть и строчить какие-то бумаги. Один из них как-то приподнялся, и Молявка узнал в нем того самого, который в первый его -приход, поговоривши с Вуеховичем, подбежал к нему и сообщил о Мотовиле.

Молявка не смел начать с ним разговора, как вдруг тот сам, улучив минуту, когда Малявка, расхаживая по покою, приблизился к столу, за которым канцелярист писал, спросил его:

— Вашець, прошу, чы не знаеш, вашець, нашого това-рыша Кочубея, що наш гетман посылав до Царьгороду, а у ёго челяднык покрав паперы, то вин побоявся нашого гетмана и втик до вашого. Кажуть, ёму добре у пана гетмана Самойловыча?

— Я его особысто не знаю,' — отвечал Малявка: — а чув, що ёму коло ясновельможного добре поводыться.

— И Мазепа наш прежний пысарь, кажуть, велыкий чоловик у Ивана Самойл°выча. У сим добре тым, що от нас до ёго перейшлы. Хороший дуже ваш гетман. И наш Вуехович пысарь того тильки и бажа, абы наш ясневельмож-ный свою булаву зложыв и гетмансьтво сдав. И мы вси об тым тильки Бога малым, щоб те швыдче сталось.

Вошел Вуехович с озабоченным видом.

— Пан гетман, — сказал он Малявке: — велыть тебе, мий голубе, до мене взяты на-господу, поки отповидь дасться.

Вуехович отвел Молявку в свой дом, находившийся рядом с двором Дорошенка, и на дороге спросил Малявку:

— Поклонывся вид мене Борковському?

— Поклонывся, — отвечал Молявка: — и по сёму по-клонови мене поднеслы в хоружи.

— Тепер, — сказал Вуехович, — нашому гетманови той найщырший приятель и правдывый добродий, кто ёго доведе до того, щоб вин поклонывся Самоиловычеви — и гетмансьтво свое с себе скынув. Бо никуды, никуды нам диться! -

Оставивши в своем доме Молявку под опеку матери своей, Вуехович воротился во двор Дорошенка.

Дорошенко, узнавши из письма Полуботка, что Мотовило схвачен и последняя попытка упрямиться не удается, пришел в большую досаду и более всего сердился на Янен-ченка, своего шурина, и на других, которые вместе с гетманским шурином уговорили его сделать последнее усилие и послать еще раз к татарам просьбу о помощи. Действительно, гетман не хотел этого делать, но поддался советам и настойчивости других, как и прежде бывало с ним такое нередко: не хочет, противится, а потом поддается и снова сердится на тех, которых послушался. Таким выработало его ужасное положение Украины, когда глава этой страны сам не знал, за что ему схватиться и что избрать за лучшее. Но никогда не поступал Дорошенко так опрометчиво, как теперь, послушавшись совета своего шурина и других нерасположенных покоряться левобережному гетману, а этого-то именно, во что бы то ни стало, требовало московское правительство. Долго уже водил Чигиринский гетман Самойловича и Ромоданавского обещаниями исполнить царскую волю и только обманывал их, а сам между тем все-таки продолжал сноситься с турками и татарами. Теперь, когда вся область, управляемая Дорошенком, почти опустела и взять его самого в Чигирине было не трудно, последнее спасение зависело от того, чтобы его покорность царю, хотя напоследок, могла представиться сколько-нибудь искреннею, и в это-то время новое сношение с татарами должно было окончательно раздражить тех, от которых зависела его будущая судьба. Коварство его былр открыто. Дорошенку более чем когда-нибудь приходилось отдаться, и теперь думал он только о том, как бы сдаться с тем условием, чтоб ему была прощена вместе с прежними винами и эта последняя выходка. Он, получивши <<лист» Полуботка, принесенный новопоставленным сотенным хо-ружим, приказал созвать к себе свою немалочислениную родню и тех старшин, которые еще оставались ему верными. Место сбора указано было не у него, а у его матери,