Каждый убивал [Журнальный вариант]

— Заедем ко мне? — заглядывает она в глаза Глебу, мгновенно меняя свои дневные планы. Массажиста переназначим, недописанная статейка подождет — больше ценить будут. Вечером — церемония “Леди года”. Так к пяти, к приходу Ады, его выставлю.

32. Глеб

Один звонок Бизяева — или как там еще он надавил на начальство — и Глеба вот уже третий день не дергают на рутинные трупы, не отвлекают от приоритетного расследования. “Ты уж постарайся, мы все на тебя надеемся”, — попросил — не приказал — шеф, даже не вызывая на ковер, а щадяще, по телефону. Без пререканий согласился не отбирать расследование убийства Вероники Мазур. Выслушал аргументы и внял доводу, что оно не мешает, а наоборот, поможет раскрыть резонансное дело. Шофер бизяевского зятя невольно помог: на голубом глазу отказался от признательных показаний. Не был, не участвовал. С предполагаемым убийцей — да, знаком. Откуда? Случайно оказался в камере предварительного заключения. Мол, то обвинение тоже было несправедливым — не зря же через полгода отпустили. Конечно, умолчал, что освободили по амнистии. Компанейщина к годовщине Победы. Линию защиты ему придумал адвокат. Молодой выскочка делает карьеру, а на истину ему наплевать. Все общество положило на истину с прибором. Время такое…

Но, исходя из вновь открывшихся обстоятельств, версия серийного убийцы выходит на первый план. Работаем по ней.

Так что ежедневные трагедии, как то: отравление мелкого бизнесмена, совладельца кафе на Ярцевской, труп подполковника МВД в лифте блочной девятиэтажки, проломленная голова старухи, которая не отдавала великовозрастному сыну-наркоману только что полученную пенсию, сын-алкоголик, зарезанный отцом-фронтовиком, — обо всех этих буднях отдела по расследованию убийств Глеб узнает из сводок с грифом “не для печати” или по телику, который постоянно работает у них в дежурке.

Вот и сейчас он заскочил в контору, чтобы отметиться — мол, пашу, не жалея сил. Кстати, чистая правда, и даже на сугубо личном вроде бы свидании с Анжелой добыл нелишние сведения…

— Привет, Витек! — сразу в дежурке натыкается Глеб на судмедэксперта.

— Тише! Где пульт? Мою родину показывают! — по-хозяйски командует новобранец.

Быстро освоился. Вон как смело выхватывает черную дощечку у Гаврилыча, чтобы сделать звук громче. Хм, по незнанию тычет не туда — попадает на другой канал с вечерним сериалом. Выдуманные убийства… Что они перед реальностью!

Наконец новичок справляется с прибором, и все, даже те, у кого дежурство закончилось, смотрят репортаж про мармыжского педофила — чужая страсть притягивает.

Невзрачный одинокий мужичонка — метр шестьдесят, тощий, глаза близко посажены, в поношенной телогрейке — деловито и по-чиновничьи отстраненно, словно про кого-то постороннего, рассказывает на следственном эксперименте, как заточил свою дочь в подвале и десять лет насиловал ее. Выживших детей подкидывал в детдома, а мертвых в огороде закапывал. Не повезло: ослабил контроль, и дочь сбежала.

Переодеть этого шмакодявку, побрить, откормить, лет десять сбросить — ну вылитый Витек…

Как так? — думает Глеб. Почему похожи? Потому что земляки? Или преступники и законники — две стороны одной медали…

— Раньше про такое молчали… — комментирует Гаврилыч. — Примерно раз в два-три года вскрывал я полуразложившихся крох, прижитых от кровных отцов. Теперь все наружу… Видимо, с Европой соревнуемся: в Бельгии отец двадцать четыре года продержал родную дочь в подвале. Она семь детей родила от него. Как его звали-то? Фигель-мигель какой-то…

— Йозеф Фритцль, — подсказывает Глеб. Вставляет свое слово, чтобы все зафиксировали его присутствие.

— Вот-вот… Не понимаю, как человека должно переклинить, чтобы с дочкой… — брюзжит Гаврилыч, уже выходя из дежурки. — Раньше списывали на помешательство, чтобы статистику не портить, а теперь вон их нормальными признают, в телевизор зовут. Словно они герои какие…

Конец рабочего дня, все устали — в дискуссию никто не вступает. Изловить бы душегубов, а почему они начинают зверствовать — в этом пусть копаются те, кому положено.

В древние времена любое убийство вызывало ужас, освящавший таким образом цену жизни. Теперь же судьба жертв в конечном итоге не внушает обывателю ничего, кроме апатии и скуки. Особенно законникам.

А Витек получил привет с родины — сомнительный привет, но какой есть — и уже переключает на ток-шоу. Быстро научился не принимать чужое близко к с сердцу. Далеко пойдет…

“Ну, потусовался в коллективе — и хватит”, — думает Глеб, направляясь к выходу, но тут его окликает Олеговна:

— Глянь-ка, это не та толстогубая вещает, которую мы застали на месте преступления? Как буфера-то оголила! Гляди — выскочат сейчас! Силиконовые, небось! — беззлобно замечает она, подхватывая свою небольшую грудь.

Никакого заигрывания, конечно. Тетка в матери Глебу годится, да и давно уже плюнула она на себя как на женщину — жидкие волосенки всегда забраны аптечной резинкой, зимой и летом ходит в джинсовом сарафане, надевая под него и поверх него разные кофты в зависимости от внешней температуры. Но самое неприятное — запах…