Каждый второй уик-энд

– От него по-прежнему пахнет так, будто на него нассали все животные штата?

Я рассмеялся:

– Действительно, все животные штата писали на него. Помнишь, как они с Грегом посадили барсука на заднее сиденье?

– Да, а тот раз, когда у них была пара лебедей…

И в таких веселых воспоминаниях прошел остаток пути. Я чуть живот не надорвал от смеха, и впервые с тех пор, как умер Грег, мои слезы лились не от горя.

Джолин

Было поздно, когда я услышала, как открылась входная дверь, но не так поздно, как я ожидала. Обычно я уже крепко спала, когда мама возвращалась после свидания с Томом, но на этот раз они уехали всего пару часов назад. Я еще доедала последние кусочки предпраздничного пирога-перевертыша с ананасами, который испекла для меня миссис Чо в преддверии моего дня рождения. Она сопроводила его запиской со своими впечатлениями о последних рекомендованных мной фильмах. У нее осталось горьковато-сладкое послевкусие от блистательной драмы взросления «Дорога, дорога домой», но она не смогла преодолеть ту сцену в фильме «Самолетом, поездом и автомобилем», где Стив Мартин сквернословит, ругаясь со служащей из конторы по прокату автомобилей. Пирог был на завтра, но мне не хватило терпения. А неожиданное появление мамы означало, что я не успею смыть карамель с тарелки. Даже если бы я запихнула в рот остатки пирога, грязная тарелка меня бы выдала. Я решила насладиться лакомством, потому что все равно придется за него расплачиваться.

Я как раз подносила кусочек ко рту, когда мама зашла на кухню. Она оцепенела, как если бы застукала меня занюхивающей кокаин со столешницы, что в ее понимании, возможно, выглядело менее тяжким проступком. Если бы я сидела на наркотиках, она могла бы отправить меня на реабилитацию. А вот что делать с потреблением переработанного сахара – это уже вопрос.

Я заметила потеки туши под ее воспаленными глазами и поняла, что оплошала, не спрятав пирог. Все говорило о том, что меня ждет не студийный фильм с мамой в главной роли. Скорее подпольное издание какой-нибудь чернухи, снятой для отпетых извращенцев.

Мне ничего не оставалось, кроме как пойти в партнерши.

– Не надо, – сказала она, взмахнув дрожащей рукой в мою сторону.

Я откусила пирог.

Она вскрикнула, вырвала у меня тарелку и швырнула ее в раковину с такой силой, что посуда разлетелась вдребезги.

Я перевернула вилку, чтобы дочиста вылизать другую сторону.

Она так же яростно вытащила вилку из моего рта, и один из зубцов рассек мне губу изнутри. Я почувствовала привкус крови.

– Это же пирог. Почему ты так себя ведешь?

– Это не пирог. Это яд, от которого толстеют.

– Ну, зато он восхитительно вкусный.

У нее дернулся глаз.

– Ты думаешь, я не была похожа на тебя, когда мне было столько же лет? Что я не жрала всякий мусор? Да, я так и делала, пока однажды – бам! – Она хлопнула в ладоши прямо у меня перед носом, и я отшатнулась. – Я превратилась в толстуху средних лет, чей муж трахает своего персонального тренера!

– Может, хватит раз за разом рассказывать одну и ту же историю? Все это не имеет никакого отношения к твоему размеру, потому что он все равно бы это сделал. К тому же он больше не твой муж и у его персонального тренера есть имя – Шелли.

Мне показалось, что мои глаза распахнулись вдвое шире, чем у нее. Ананасовый перевертыш у меня в животе попытался перевернуться обратно. Мне было плевать на Шелли. Я ненавидела Шелли. Лживая дрянь, она использовала нашу дружбу, чтобы подобраться к моему отцу. Я не понимала, почему вдруг потерялась связь между моим мозгом и моим ртом, но думать об этом не было времени, потому что мама шагнула назад.

– Как ты могла произнести при мне ее имя?

И тут меня накрыло. Она должна была прийти домой со своего неудачного свидания, увидеть, как я украдкой уминаю свой праздничный пирог, покачать головой и улыбнуться. Она должна была скинуть свои шпильки, схватить вилку и воткнуть ее в тарелку рядом с моей. Мы могли бы вместе посмеяться, поболтать, а когда доели бы пирог, она могла бы обнять меня и сказать, что любит меня и сожалеет обо всех тех случаях, когда позволяла мне думать иначе.

Именно так поступила бы мама Адама. На его день рождения она бы, наверное, наполнила их кухню тортами и обняла его по разу за каждый год его жизни. Она бы не просто говорила ему, как сильно его любит, а показывала бы ему свою любовь снова и снова, и он бы не провел ни одной бессонной ночи, гадая, что с ним не так.

Он бы никогда не почувствовал себя никчемным.

Как будто он – причина того, что все вокруг несчастливы.

Как будто его мама несчастна из-за него.