Харам Бурум

На блокпосту станции «Тверская» царил образцовый, свойственный, пожалуй, только Четвертому рейху порядок. Трое часовых, одетых в камуфляжную форму и черные береты с трехконечной свастикой, не играли в карты, не дремали и не болтали. Один сидел возле пулемета, ствол которого был направлен в темноту туннеля и выключенного прожектора, двое других, вооруженные автоматами, прохаживались у полосатого шлагбаума, преграждавшего проезд между рядами бетонных блоков.

На рельсах поблескивала цепь. Один ее конец был закреплен скобой на стене, а второй, судя по всему, крепился к ошейнику собаки, помогавшей часовым нести нелегкую службу.

Вид бойцов Четвертого рейха говорил о том, что все у них находится под контролем и любые неожиданности исключены, но высокий человек в черной одежде появился в нескольких метрах от блокпоста так неожиданно, что застал фашистских чудо-богатырей врасплох. Он словно соткался из туннельного мрака и приветствовал опешивших часовых небрежным взмахом руки, даже отдаленно не напоминавшим принятое здесь римское приветствие.

– Стоять! – запоздало рявкнул часовой, первым обретший способность говорить. – Руки вверх! Буду стрелять!

– Ну-ну. Так уж и будешь, – улыбнулся Макс Добровольский. – А как насчет проверить документы?

– Документы!

Часовым, привыкшим к беспрекословному подчинению, явно не нравилось, что ситуацией управляет незнакомец, и все же им пришлось смириться, и не просто смириться. Когда человек в черном, расстегнув свою сумку, подал пропуск, часовые вытянулись в струнку и расступились – он имел самый высокий приоритет и допуск к руководителям Четвертого рейха, включая гауляйтеров станций и даже самого фюрера.

Непонятно было другое – почему человек с таким пропуском путешествовал пешком и в одиночку.

Часовые обменялись взглядами и один последовал за незнакомцем на приличном расстоянии. Макс обернулся, покачал головой.

– Сопровождение мне не требуется. Продолжайте выполнять свои обязанности.

Он ловко поднялся по приставной лестнице и уверенной, пружинистой походкой направился вглубь станционного зала, игнорируя удивленно-неприязненные взгляды офицеров и солдат рейха – разгуливать по фашистскому «треугольнику» без формы было не принято.

Добровольский ненадолго задержался, чтобы понаблюдать за тем, как надпись «Тверская» на путевой стене заменяли растяжкой с надписью «Россия – для русских!», выполненной красной краской на черном полотне с двумя значками по бокам – трехконечной свастикой и черным человечком, перечеркнутым красной чертой.

Такие значки были здесь повсюду – их клеили на любую свободную поверхность.

Развешанные повсюду громкоговорители транслировали очередную речь фюрера.

– Для нас ядерный апокалипсис был не трагедией, – доносилось из динамиков. – Он стал способом отбора между слабыми, неспособными к жизни расами и истинно русскими людьми! Тринадцать лет, прошедшие с момента глобальных изменений, показали…

По мере того как человек в черном углублялся в коридоры, образованные построенными на станции дополнительными помещениями, молчаливых, похожих на каменные изваяния часовых становилось все больше, а пропуск приходилось предъявлять все чаще.

На последнем посту, где дежурили уже не солдаты, а офицеры, гостю пришлось подвергнуться тщательному обыску и оставить оружие, включая любимый японский меч и сумку. Пока два фашиста досматривали Добровольского, трое других довольно бесцеремонно целились в него из автоматов. Похоже, что это процедуру он проходил не раз и воспринял действия часовых как само собой разумеющееся.

Макс двинулся вперед по узкому коридору, заканчивающемуся дверью без таблички и других опознавательных знаков. Толкнув ее, оказался в большом ярко освещенном помещении, вдоль стен которого стояли знамена воинских соединений вермахта времен Второй мировой и современные стяги метрофашистов. В торце длинного стола под большим портретом Адольфа Гитлера склонился над картой человек в сером, без знаков отличия кителе. Услышав шаги, он поднял голову.

– О, какие гости! Приветствую, Максим Сергеевич!

– И я рад вас видеть, Евгений Петрович. – Не дожидаясь приглашения, гость уселся на стул рядом с хозяином кабинета. – Снова планируем? Что на этот раз? Тактика, стратегия?

– И то, и другое…

Фюреру Четвертого рейха Евгению Петровичу было под шестьдесят. И выглядел он соответственно – посеребренные сединой виски, исчерченный морщинами лоб, уже расплывающиеся контуры лица. Впрочем, движения фашистского лидера были резкими и порывистыми, а холодные голубые глаза излучали энтузиазм и энергию.

Евгений Петрович смотрел на Максима Сергеевича в упор. А тот не опускал глаз. Пауза затягивалась. От встречи, начавшейся как свидание старых друзей, теперь за версту несло напряженностью и двусмысленностью.

– Четвертый рейх нуждается в реформах, которые я начну со смены высшего руководства, – наконец заговорил фюрер. – Слишком долго топчемся на месте, а статика претит любому государственному формированию, особенно такому, как мое.