Хаски и его учитель белый кот. Том III

Этот выкрик и правда принадлежал Сюэ Чжэнъюну.

— Я вырастил этого ребенка и прекрасно знаю, что он не мог обидеть невинную девушку. Не смейте клеветать[257.4]!

— …

Сердце Мо Жаня забилось быстрее. Грудь затопило какое-то едко-кислое чувство, ресницы затрепетали, и он поспешил прикрыть глаза.

Все по-другому.

В той жизни и этой… слишком многое пошло иначе, и все изменилось.

Старый ремесленник так испугался, что тут же скатился со стула на пол и, беспрерывно кланяясь, зачастил:

— Нет-нет, я не обманываю, господин бессмертный, умерьте свой гнев, я только… я просто… я правда… — он был лишь жалким человеком, мелким ремесленником, который никогда прежде не бывал в таком обществе и в таком положении. Теперь, когда глава известной духовной школы обвинил его в дурных намерениях, он позеленел от испуга и в итоге больше не смог произнести ни одной внятной фразы.

Словно дикий зверь, готовый наброситься и разорвать его на части, Сюэ Чжэнъюн, тяжело сглотнув, рыкнул:

— Убирайся!

— …

— Вон!

Старик тут же вскочил на ноги и хотел сбежать, но человек из Цитадели Тяньинь преградил ему путь. Не имея возможности двигаться вперед или отступить назад, в конце концов, он просто упал на задницу и, дрожа всем телом, пробормотал:

— Ох, матушка-заступница, да что же это такое делается-то?..

— Глава Сюэ, не надо прикрывать смущение гневом, — сказала Му Яньли. — Почтенный старец, не стоит бояться. Расследуя любое дело, Цитадель Тяньинь ищет правду и вершит справедливость для всех людей этого мира. Мы никогда не подтасовываем факты и не подставляем невинных, — сделав паузу, она помогла подняться старому ремесленнику, после чего вновь обратилась к нему. — Прошу почтенного старца продолжить давать показания.

— Мне правда больше нечего сказать… — старик так испугался, что не хотел еще что-то говорить, — умоляю вас, бессмертные владыки, святые наставники, герои и просто добрые люди, отпустите меня. Мне правда больше нечего вам сказать. У меня такая плохая память, ох, у меня правда очень плохая память.

В этой тупиковой ситуации до этого хранивший молчание Мо Жань вдруг обратил взгляд на Сюэ Чжэнъюна и низко поклонился ему.

Смысл этого поступка был понятен без слов. Сюэ Чжэнъюн и Сюэ Мэн в тот же миг лишились дара речи, и лишь госпожа Ван недоверчиво пробормотала:

— Жань-эр?

— После того, что случилось на горе Цзяо, я собирался сразу же по возвращении все честно рассказать дяде, но и предположить не мог, что в итоге все так обернется, — сказал Мо Жань.

— …

Взгляд Мо Жаня поражал невозмутимостью и спокойствием. Он был настолько спокойным и лишенным эмоций, что казался почти мертвым.

— Раз хозяйка Цитадели Му прибыла лично, значит, все доказательства и свидетели наверняка уже найдены и любые слова оправдания лишены смысла. Верно, я не второй младший господин Пика Сышэн.

Он сделал паузу, прежде чем легкие и мягкие, как перышко, слова покинули его рот и, зависнув над залом, подняли шторм в тысячу волн.

— Я сын Наньгун Яна[257.5], правителя девятого города из семидесяти двух городов Духовной школы Жуфэн.

— Что?! — толпа в ужасе отпрянула.

— Господа, разве вы не хотите услышать всю историю от начала и до конца? — Мо Жань закрыл глаза, прежде чем продолжить. — В том году я и правда устроил пожар в Тереме Цзуйюй и своими руками уничтожил несколько десятков жизней.

Госпожа Ван пробормотала сквозь слезы:

— Жань-эр, как ты… зачем ты…

— Однако по поводу того дела в Сянтани, когда кто-то обесчестил и довел до самоубийства девочку из лавки тофу… — коснувшись этого вопроса, он на какое-то время замолчал.

В прошлой жизни никто не захотел слушать его правду. В гневе все осуждали, оскорбляли и поносили его, так что он не счел нужным объясниться. Все равно в глазах других людей он был отвратительным монстром, совершившим чудовищные злодеяния, так что от еще одного пятна крови на его имени хуже ему не стало.

Однако в этой жизни он, наконец, захотел все рассказать.

— Ту девочку погубил не я.

В зале Даньсинь воцарилась тишина. Все собравшиеся смотрели на Мо Жаня, ожидая, что он расскажет никому не известные подробности того покрытого пылью времени мутного дела.

Вскинув свои изящные брови, Му Яньли спросила:

— О? В том деле есть еще какие-то тайны?

— Есть.

— Тогда прошу изложить их для нас, — уступила Му Яньли. — Мы готовы выслушать.

Но Мо Жань покачал головой:

— Прежде чем рассказать о смерти девушки из лавки тофу, я хочу поведать вам об одном важном человеке.

— О ком же?

— Об одной известной актрисе.

Когда Мо Жань заговорил об этом, его взгляд рассеялся, словно через широко распахнутое окно он смотрел в бесконечно далекую небесную даль.

— Некогда в округе Сянтань жили две юные актрисы, игравшие на пипе, одна носила фамилию Сюнь и звали ее Сюнь Фэнжо, а вторая… известная миру под фамилией Дуань, звалась Дуань Ихань.

Услышав эти имена, некоторые из присутствующих невольно поддались ностальгии и унеслись мыслями в прошлое:

— Сюнь Фэнжо… Дуань Ихань… ах! Неужели это те две красавицы, что некогда были признаны лучшими из лучших среди всех исполнителей музыкальных театров?