Хаски и его учитель белый кот. Том III

Улыбка Ши Мэя не дрогнула, однако взгляд его стал немного холоднее:

— Сейчас ты все еще считаешь меня красивым?

Наньгун Лю изо всех сил пытался вырваться из его хватки, но Ши Мэй был слишком силен и, сколько бы тот ни боролся, все было бесполезно. Под конец глаза Наньгун Лю заволокло слезами. Немного напуганный странным поведением Ши Мэя, он съежился и задрожал:

— Ты, пусти меня. Мне это не нравится.

— Ты должен хорошенько рассмотреть.

— Я не хочу… ай-яй-яй!

Раздался громкий щелчок. Удерживая Наньгун Лю, он применил слишком много силы и в итоге вывихнул ему руку. По тусклому блеску глаз было сложно сказать, зол Ши Мэй или просто не желает сдаваться. Почти с параноидальной настойчивостью он продолжал настаивать:

— Разве только что ты не говорил, что я красивый? Так в чем дело? Почему эта маленькая гноящаяся ранка сразу превратила красоту в уродство?

— Нет!..

— Значит ли, что стоит красивому человеку заиметь небольшой изъян, и тут же люди начинают испытывать к нему отвращение? — Ши Мэй вплотную подступил к нему. — Прежняя близость вмиг приедается, прежние мечты и чаяния превращаются в застрявшую в горле рыбную кость.

В конечном счете Наньгун Лю не выдержал и разрыдался:

— Я не понимаю, не понимаю! Отпусти меня, я не хочу больше здесь оставаться!

Ши Мэй изначально был на взводе, а пронзительный крик Наньгун Лю окончательно вывел его из себя. Казалось, тусклый свет в его глазах заволокло черными тучами. Подняв руку, он отвесил Наньгун Лю звонкую оплеуху и только после этого наконец отпустил.

— Ничтожная тварь, катись отсюда, — холодно бросил он.

После того, как плачущий в голос Наньгун Лю исчез вдали, Ши Мэй опять погрузился в ласковые глубины горячего источника. Со всех сторон его по-прежнему окружал восхитительный пейзаж, и воздух был, как и раньше, напоен слабым благоуханием раскрывшихся цветов лунсюэ, однако наполнявшая его сердце радость полностью иссякла, а в груди остались только всепоглощающий гнев и безграничная ярость.

Он вдруг со всей силы ударил по водной глади. Брызги разлетелись во все стороны, после чего взбаламученная вода постепенно снова успокоилась.

Рябь разошлась, и в водном зеркале вновь отразилось все то же исполненное нежной красоты и мягкости отражение с гниющей раной на груди.

Гнев схлынул и на его место пришли уныние и бессилие. Ши Мэй снова прислонился спиной к берегу водоема и, вскинув голову, взглянул на небесный свод сквозь чуть приподнятую завесу ресниц.

— Люди меняются, — пробормотал он.

Семена прорастают, почки сменяет яркая зелень, среди зеленых листьев распускаются цветы, цветы увядают и опадают, а опавшие лепестки становятся грязью.

Время невозможно увидеть или потрогать, однако тихо и незаметно оно поглощает каждого человека. Кому-то годы стирают когти и клыки, а у кого-то стачивает острые грани талантов и умений.

— Все меняется…

Он устало зачерпнул горсть воды и умыл лицо.

Сравнив себя в этой жизни с собой из жизни прошлой, можно ли понять, в какой момент он сбился с пути и когда прошел свою точку невозврата?

После купания Ши Мэй сменил одежду, собрал свои длинные черные волосы в свободный пучок и по тенистой благоухающей тропе вернулся в тайную комнату на горе Цзяо. Постояв немного у двери, он наконец протянул руку, чтобы распахнуть ее.

К этому времени наступила глубокая ночь. Почти все свечи в тайной комнате погасли, и лишь крохотный одинокий огонек мерцал за тюлевым занавесом.

Не издав ни единого шороха, Ши Мэй потихоньку вошел в комнату. Его присутствие мог выдать лишь нежный аромат мыльного корня, но именно этот запах и встревожил мужчину, лежащего на скрытой за пологом кровати.

В тишине раздался хрипловатый низкий голос Тасянь-Цзюня:

— Кто?

Помрачневший Ши Мэй неохотно отозвался:

— Это я.

За пологом на несколько секунд все затихло, потом послышался шорох одежды, словно кто-то натягивал одежду, чтобы подняться с постели.

— Хозяин действительно образец утонченности и хороших манер. Страдая бессонницей, он посреди глубокой ночи пришел подслушивать под дверью спальни этого достопочтенного? — с холодной усмешкой процедил Тасянь-Цзюнь. — Уж не жар ли у вас?

Выражение лица Ши Мэй стало еще холодней:

— Ты тоже не перегибай палку. Никаких развлечений, если не хочешь довести его до смерти.

Хотя низкий голос Тасянь-Цзюня звучал с томной ленцой, если прислушаться, в нем можно было различить намек на сильную усталость:

— Хозяину не стоит беспокоиться, этот достопочтенный всегда был против любых извращений в постели. Этот достопочтенный — человек дела и совершенно не заинтересован в праздной болтовне, использовании ядовитых змей и играх в угадайку с завязанными глазами. От моих развлечений вряд ли кто-то умрет.

— …

Праздная болтовня, использование ядовитых змей и игры в угадайку с завязанными глазами… тут не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, о ком он говорит.