Хазарский меч

– Решили мы, – объявил он, встретив Свена и Годо прямо у ворот Ольшанска и не приглашая их в дом, ибо сказать собирался мало. – Пропускаю вас за Улавом, ступайте с отроками своими. И сына моего Гостимила посылаю с вами. – Он показал на вчерашнего голубоглазого, темнобрового отрока. Несмотря на тревожные вести, тот сиял, будто его посылали жениться. – Дам ему ратников. Ну а насчет даров… после сговоримся.

Годо и Свен слегка поклонились в знак согласия. Жаль неведомого им князя Борослава, подумал Свен. Отстоять свой Ратиславль он не сумел, но своевременная весть об этом избавила землю смолян от другого, совершенно не нужного раздора.

Путь навстречу хазарским мечам был открыт.

Глава 3

Весь называлась смешно – Жабче Поле. Когда впервые услышали это название от беглецов – тамошних жителей, на которых наткнулись в лесу, – то поначалу не удержались от смеха. Но веснякам было не до веселья: им пришлось убегать из дому едва не в чем были. Их весь стояла на реке Жижале, притоке Угры; кто-то у них издали заметил конницу на льду. Одеться и схватить детей успели, но скотину пришлось бросить, и при разговоре об этом бабы принялись причитать. К счастью, преследовать их враги не стали, удовольствовавшись захватом веси и всех припасов, но беглецам предстояло провести ночь в зимнем лесу, с семьями и детьми. Места эти населены были слабо, и ни до какого иного жилья до темноты они добраться уже не смогли бы.

– Вьюн и Голец, научите весняков, как в лесу ночевать, – велел Медведь, выбрав взглядом двоих вилькаев. – А то померзнут все. Топоры у вас есть? А укрываться чем? Ну, хоть яму в снегу выройте. Останетесь с ними, а остальные – со мной.

Медведь был далеко не отрок, и в лесу жил дольше, чем большая часть вилькаев, его нынешних младших побратимов, прожила на белом свете. Почти все вилькаи, проведя в лесу четыре-пять зим, возвращаются по домам и женятся. Но часть остается в лесу навсегда. Неизвестно почему, и спрашивать об этом нельзя, не водится. Наверное, их зовет сам лес, думал Кожан. Выбирает, чтобы они вечно жили здесь, учили новых вилькаев и служили ему, лесу. Медведь был еще не стар, в бороде только у самых висков появилось немного седины, и весь он, с его малоподвижным обветренным лицом, был как из прочного дерева вырезан. Чувствовалась в нем какая-то недоговоренность, тайная отстраненность, будто часть его души находится не здесь, а на Темном Свете, и краем глаза он все время приглядывает за ней. Но так и должно быть – глава лесного братства, он связывал вилькаев с истинными хозяевами мира, в котором они жили. В лесу Медведь был все равно что князь в белом свете, и для власти его имелись основания, которых не увидишь простым глазом. Не только то, что он здесь старше и опытнее всех, сильнее всех и лучше владеет любым оружием. Немногословен, уверен и решителен – самый лучший «лесной отец» и наставник для отроков, покинувших на несколько лет свои роды, славянские, голядские и варяжские. На это время все они были братьями, и даже имена им давались новые, лесные. Домашнее имя оставалось дома. В знак своего особого положения вожак носил кожух из медвежьей шкуры шерстью наружу. Все вилькаи одевались в кожухи из шкур волосом наружу, чтобы их с первого взгляда можно было отличить от обычных, «домашних» людей – те носят мехом внутрь. Но обычай запрещал вилькаю полнимать руку на того зверя, чье имя он носил. Услышав об этом, каждый новый вилькай неизбежно задавался вопросом: а почему Медведь, сам их вожак и хранитель обычаев, носит шкуру медведя, своего тезки?

Тайны тут не было, и эту повесть Кожан слышал от самого Медведя.

«Тот год засушливым выдался, голодным, – рассказывал Медведь вновь пришедшим вилькаям, – видно, медведям было трудно жир нагулять. Уж первые заморозки ударили, когда двое наших пошли хворосту набрать. Одного тот медведь и загрыз. Совсем малец был, первую зиму в стае. Другой увидал и домой кинулся: они ведь совсем рядом с логовом ходили. Кто там был – похватали, что под руку попалось, и выручать побежали. Но куда там: паренек мертвый лежал, пол-лица вырвано. А косолапый услышал людей и сбежал. Я в тот день бобровые ловушки проверять ходил, только к ночи вернулся. Забрали мои переярки тело да и решили сами по следу идти, чтоб того медведя, значит, извести.

Медведь вздохнул, покачал головой.

– Взяли собак и пошли. Всемером пошли, да вшестером вернулись. Медведь, слышь, недалеко ушел: петлю по ручью заложил и улегся в елках возле своей же тропы. Чибис последним шел, его косолапый заломал, да так ловко, что никто ничего не заметил. И собаки не учуяли… Может, ветер в другую сторону дул или еще что… А когда спохватились, уже далеко ушли. Стали искать – не нашли ничего, а в лесу смеркаться стало. Тут парней страх взял, и повернули они домой.