Хазарский меч

На мне зарок – медведей не убивать. Но здесь случай особый: ежели Сосед людей харчить начал, так он уже не медведь, а чудовище. Раз повадился – будет ходить, пока всю стаю не вынесет. Ну а я того позволить ему не могу – здесь мой лес, я здесь самый большой медведь. Утром собрался я сам. Взял только Росомаху, он в то лето самым старшим и толковым был, да четырех лаек. Снарядились и пошли от той поляны, где косолапый мальца заел: Росомаха с собачками впереди, а я следом. Шли, шли, потом место отыскали, где Чибис погиб: собаки шапку в траве учуяли. Медведь ему сразу шею свернул, а потом тащил шагов двести. Всю ночь он на теле пролежал – отжирался, а перед рассветом ушел. Прикрыли мы ветками то, что от Чибиса осталось, и следом двинули»…

На этом месте Кожан отметил про себя, что среди трех десятков вилькаев нет никого по имени Чибис: видно, после того случая Медведь счел это имя несчастливым и перестал его давать, а к тому же оно напоминало ему о самом неприятном случае в жизни: вынужденном нарушении зарока. Поднять руку на медведя для него было все равно, что обычному человеку – на родного брата, но его долг перед стаей был сильнее зарока.

«А медведь кружить начал, будто знал, что за ним идут, – продолжал Медведь. – А может, и вправду знал. Коли ручей ему попадался, так по нему шел, вверх или вниз, коли дерево упавшее или буреломник, то по стволам, по деревьям, а потом еще и скидку делал, как заяц, сажени на две. Много раз собаки след теряли. Хитрил, встрешник, следы путал. Вот выходим мы к холму, а след шел-шел, да и пропал, словно медведь оттуда на крыльях улетел. Стали мы кружить, искать. Собаки скулят, тоже ничего понять не могут. Тут гляжу, мне Росомаха знаки подает: на склон показывает и руками, ну, словно копает. Я пригляделся: вижу, на склоне две сосны упавшие, а под ними яма и земля с листвой пополам свежая набросана. Это, видно, косолапый берлогу решил почистить. А под стволами, ну, словно бы шерсть шевелится…

Спустили собак, но они, ясное дело, в берлогу не полезли. И самим туда соваться не дело. Попробовал я стрелой косолапого достать, да куда там, сидит, будто в крепости. Тогда велел я Росомахе факел сделать, а сам с рогатиной встал, шагах в двадцати от берлоги. Росомаха привязал к палке травы сухой пук, бересты, веток. Помочился на пук, как водится, с одного боку, запалил с другого, подошел поближе да и закинул это все в берлогу. Эдакой вони, чтобы и мочой, и горелым несло, ни один медведь не выдержит, хочет не хочет, а придется выходить. Швырнул Росомаха ему подарочек, а сам мне за спину кинулся. Он за меня, а медведь – на меня. Взревел да выпрыгнул – я и глазом моргнуть не успел, как он уж тут как тут!

Принял я его хорошо: рожном под правое плечо, да он левой лапой махнул – рогатину у меня из рук и вышибло. Ладонь так отбил, что потом седьмицу болела. Хорошо, я вбок успел отскочить, да собачки подсобили – повисли у зверя на боках. Тут я у Росомахи копье выхватил и ткнул медведю под пах. Тогда только его и завалили. Потом, помню: сижу, отдышаться не могу, а собачки зверя, уже мертвого, треплют. И два деревца[48] из него торчат. Уже когда шкуру сняли и тушу разделывали, оказалось, что рогатина моя до сердца достала и пополам его перерезала, а зверь еще драться лез. Вот какой это был медведь!»

Молодые вилькаи слушали, слишком хорошо представляя себя на месте тех неудалых отроков, что пошли медведю на обед, а Медведь-вожак вырастал в их глазах, будто Сыр-Матёр-Дуб, заборона белого света от чудищ из мрака. Случилось это лет пять-шесть назад; никто из нынешних вилькаев того дела не застал, но когда в стаю пришли Волк, Рысь и Кабан, нынешние старшие, все здешние еще хорошо его помнили и много об этом толковали. Все вилькаи, старшие и младшие, были преданы Медведю, как отцу, соперничали за его внимание и одобрение. Но Кожан приглядывался к Медведю с особым тайным любопытством. Судьба дала ему случай поучиться тому, что всем прочим и не нужно.

Бывало, что по зимам вилькаи ходили в чужие земли – сбивались вместе несколько стай, так что собиралось до сотни человек, и брали хорошую добычу у вятичей или чуди: жито, скот, полотно. Оставшиеся дома родичи вилькаям ничего не дают, и без этих набегов они бы ели одну дичь да коренья, а одевались в шкуры – ни одна рубаха несколько лет не продержится. Кожан жил в лесу третью зиму и успел побывать в одном таком набеге – как раз на притоках Оки, у вятичей. Отроки вятичей так же ходили в набеги на эту сторону, и Медведь рассказывал, как в былые года их ватаги сходились в порубежных лесах и бились между собой, так что едва половина возвращалась живыми.