«Химия и жизнь». Фантастика и детектив. 1985-1994

Но сначала о Челюсти. Хотя надо бы — о Скалапендре. Она — та самая Шерше Ля Фам. Из-за которой… О, Пзн, которая еще и Скала. И Ля в веселые минуты. Все эти сокращения придумал Челюсть. Придумал сокращения. Но никто не смог придумать что-нибудь, чтобы забыть историю с Архитектором. И Замком, от гнева которого Рогуля спас Скалапендру. Спас, но не забыл всего, что произошло. Не забыл, но и не прогнал. Не смог. И другие не дали. Все-таки Ля Фам.

Биография Челюсти путаная. Маршруты цирка шапито. Железная Челюсть (перегрызает), Золотая Челюсть (побеждает). Мощная Челюсть (приподнимает), Жуткая Челюсть (скрежещет). Киношная Челюсть (играет в мультяшках). Музыкальная Челюсть (отстукивает ритм).

Отфокусничав с цирком одиннадцать месяцев в году, Челюсть отпадает и оказывается в Тыстемаа, в тростниках. Ночует в Доме рыбака, давая время от времени сеанс фокусов. После той истории между Пен и Рогулей, то есть Ионой в нынешнем повествовании, истории с Замком и Архитектором Челюсть еще больше воспылал к Скалапендре, но стал осторожнее. Повторял: «Лучше бояться, чем испугаться».

Дорого обходилось Рогуле это увлечение архитектурой, которая, как говорят, музыка, застывшая в камне. Музыка. Его жизнь. Его способность фантеллировать. Дьявольский Замок. Нет, не белая глыба. Корабль. Корабль, остановившийся в раздумье перед выходом из гавани. В океан тростника. Занятно придумано. На всякий случай. Мало ли. Стоит, стоит — и пошел. Через тростники — в Балтику. Такая у Замка архитектура.

Скалапендра. Рыжеволосая. И ресницы из темного золота. И под мышками — золото. И все остальное. Как львица. А глаза невинноголубого цвета. Под черными бровями. Где у Пэн жало, даже Рогуля не знал. Но не сомневался, что ядовита. Вот Челюсть — прижален. И в Замке случилось. У Скалапендры была способность вводить разные дозы: приваживающую, ужасающую и смертельную. Ужасающую она ввела пляжнице. А смертельную — ходили разные слухи.

Смычок. Смычком его не только из-за скрипки прозвали. Хотя, конечно, играл. Из хорошей семьи. Одесса. Школа Соломона Каца. Нет, другая. Скрипачей. Откуда Буся Гольдштейн и Додя Ой страх. Учился Смычок, как и все вундеркинды с Дерибасовской, на классике. Но ему захотелось легкой музыки. Он придумал для своей пиликалки другое применение. Стоял на шухере. Пока грабили. Появлялась опасность — он играл другое. Нечто бравурное вместо ночной серенады. Танец огня. Или что-нибудь похлеще. В детской колонии Смычок, пока среди болот на Севере прохлаждался, идеи заимел.

Он обсуждал с Челюстью марсианские каналы.

— Весьма занятно, весьма! — обыкновенно одобрял Челюсть новый вариант каналов, которые Смычок планировал прорыть в тростниках.

— Обилие добы — вот чем могут кормиться марсиане, — заводился Смычок.

— Вы хотите здесь, в Тыстемаа, повторить Одессу середины двадцатых? — оскаливался Челюсть.

Однажды, Иона подробно помнит, компаньица толковала.

— Я слышал, что в Замке поговоривают о переменах, — сообщил Смычок.

— Дурак ты, Смычок, — не выдержал Рогуля. — Вождям отвалить нужно. А ты — перемены!

— Ни к чему было, Рогуля, смешивать виски с шампанским, — резюмировал Челюсть.

— Я сам это понимаю. Челюсть. И тогда понимал. Не к чему смешивать жизнь и фантеллирование. Еще до вас всех, Челюсть, до того, как мы переползли в тростники. В Замке. Чертова ее страсть к Архитектору. Ну кто он был? Исполнитель фантеллических идей. Когда вдохновение рождает эмцеквадрат. Никаких атомоа Реактивных топлив. Энергий солнца. Ни в Вождях, ни в Архитекторе не было фантеллизма.

— А в Скалапендре? — спросил Челюсть.

Странная она, Ла Скала. Вот она лежит на спине. Самая солнечная. Самая зловещая. Способная переходить. Кого мне винить? Архитектора? Он умер. Подозревали Скалапендру. Допрашивали. Кончилось изгнанием из Замка. И отлучением Рогули. Хотя был приближен к Вождям. Элитарен. Жена все-таки. Рогуля взял ее на поруки. Прошлые заслуги. Незапятнанность. Что произошло с Архитектором? Странная она, Ла Скала. Единственное, что тогда понял Рогуля, — это ее свойство ограничено тростниками. Как фантеллиэм Рогули — Великим Пространством. За пределами они — просто ханурики. И никаких переходов. Фантеллизм словно смывается. У Скалапендры вне тростников. У Рогули — за пределами Великого Пространства. Она это знает. Тогда, после истории с Архитектором, Рогуля испытал это. В Гонолулу. Жрал, пил, таращился. И ни шевеления в темени. Где погребен третий глаз.

— Деточки, это вы все зря вибрируете, — вполз в диспут Лиловый. — У нас в подвале слух прошел, что тростникам скоро хана.

— Этого не может быть! — крикнула Пэн. — Нельзя вам… Нельзя нам без тростников. Заткнись, Лиловый!

— Я только шары подбираю, милая Скала, — поголубел Лиловый.

— Мои каналы! — ахнул Смычок.

— Информация должна быть достоверной, иначе она есть дезинформация, — щелкнул пластмассой Челюсть.

Слова Лилового запали. Ночью в мансарде дачки, которую они снимали тем летом, Пэн ластилась к Рогуле:

— Давай, как прежде. До всего. Обними меня. Не бойся.

— Я и не боюсь.