Хищники

Осетров не успел даже крикнуть. Более того, он был в совершенной растерянности. Смешались два чувства – злость и радость. Злость – потому, что Рексу было больно, радость – наконец-то пришла помощь! Это был Гай с пистолетом в руке.

– Федор Лукич! – закричал Нил, подбегая к нему.– Не надо! Это же Рекс! Он ранен!

Нил бросился к собаке, и тут в голове у него вспыхнула молния. Тупая тошнотворная боль залила затылок, потекла по плечам, позвоночнику, сделала ватными ноги. Нил потерял сознание.

Пришел он в себя тогда, когда цепкие, железные пальцы заламывали ему руки за спину. Хрустнули запястья, туго схваченные ремнем.

Он медленно выплывал из тумана, накрывшего его болотными гнилостными миазмами. Из разбитого при падении носа текла кровь…

– Вставай,– властно приказал директор заповедника.

Нил не шевелился. Гай грубо схватил его за плечи, поставил сначала на колени, потом на ноги. Пошатываясь, Осетров тупо глядел на Федора Лукича. Через боль в затылке просачивалась страшная догадка.

Плащ… Человек в лодке…

Теперь капюшон у Гая был откинут на плечи. Так вот, значит, кого он преследовал… Вот кто Аделину…

Осетров рванулся к нему, но наткнулся на ствол своего же карабина, который директор держал в руках. Тихо щелкнул предохранитель.

– Не советую,– сказал Гай.

И Нил понял всю безнадежность своего положения. Наверное, Гай пальнет в него сейчас. Потом бросит в болото, и все – никаких концов. Главное, что никто никогда не узнает, что Аделину хотел убить (или убил?) этот человек, который никак не мог у него слиться с образом Федора Лукича, отца Марины, отца девушки, которой слал свой печальный привет лиловый лотос…

Осетров стиснул зубы.

– Ну что же вы? Стреляйте! – процедил он, с трудом разлепляя спекшиеся губы.

Ему показалось, что Гай усмехнулся.

– Не спеши, теперь это от тебя не уйдет,– ответил директор. Он снял плащ, засунул его в туго набитый рюкзак, который Нил сначала и не приметил. Потом приспособил рюкзак на спину Осетрову, закинул за свое плечо карабин лесника и сказал уже спокойнее:

– Топай.

Пошатываясь, словно пьяный, Нил двинулся по увитой жесткими корнями тропинке, еле волоча ноги и спотыкаясь.

Он несколько раз обернулся, бросая прощальный взгляд на своего верного несчастного друга, растянувшегося на малахитовом мху. Сломанная ветка кедра над ним печально покачивалась на ветру.

«Куда меня ведут и зачем? Откуда взялся Гай? – бессвязно проносилось в голове лесника.– А на затылке будет здоровенная шишка… Значит, он меня рукояткой пистолета, как Рекса?…»

Нилу казалось, что он в каком-то дурном, страшном сне, и лесник невольно снова повернулся назад.

Нет, не сон. Гай с его, Нила, карабином на плече шагал метрах в трех, сосредоточенный и мрачный. В его волосах торчали хвоинки.

Они пошли вдоль упругой стены камыша. У Осетрова вертелись на языке вопросы к своему «конвоиру»: «Куда? Зачем? Что все это значит в конце концов?» Но он молчал, пытаясь сам разгадать этот кошмарный ребус. Однако мысли бессвязно путались.

Чтобы как-то разобраться в них, он постарался припомнить по порядку то, что произошло с момента, когда он услышал крик Аделины о помощи. И когда дошел до того, как они добрались до кедра, под которым остался лежать Рекс, в голове пронеслась догадка – собака остановилась неспроста. Вертелась, скулила. А потом всю ночь беспокоилась, то и дело поглядывая наверх, в густую крону дерева. И эта сломанная ветка, и хвоинки в шевелюре Гая…

Нил не выдержал:

– Сидели на дереве? – обернулся он к Гаю. Перейти на «ты» Нил не мог.

Тот вскинул на лесника тяжелый взгляд, некоторое время помолчал, затем, усмехнувшись, кивнул.

– Куда мы? – спросил Осетров. Его угнетала неизвестность, и он все еще не терял надежды, что все это недоразумение. Может, директор что-то напутал, сгоряча делает не то, и если объясниться…

– Иди! – отрезал Гай.

Надежда угасла: Гай отдает отчет своим действиям. А он, Нил, в смертельной опасности.

Так они шли и шли к какой-то неведомой цели. Солнце поднималось, становилось горячее. Комарье облепило открытые части тела. Но особенно жалили слепни, они присасывались, словно пиявки. Единственное место, куда не доставали эти кровопийцы,– спина, защищенная рюкзаком, хотя и его тяжесть, в другое время чепуховая, мучительно придавливала к земле.

«Что в нем? – задумался Нил.– Еда? Значит, решил укрыться в тайге, залечь, как медведь в берлоге, а потом, когда шум утихнет, выбраться на оживленную дорогу, затеряться?… А рюкзак – на меня… Хочет таким образом сэкономить свои силы?»

…Росло чувство голода. Участился пульс. Слабость и головокружение. «Только бы не обморок, только бы не потерять сознание»,– думал Нил. А скоро ко всем его страданиям прибавилось еще одно – жажда. Пить хотелось сильнее и сильнее. Нил двигался, словно в бреду. Ноги заплетались, перед глазами стояла белая пелена, в которой вертелись, кружились странные существа с хвостиками. Как в увеличенной под микроскопом капле воды.