Хлеба и зрелищ

«Но в истории народа наступает период, когда все естественные богатства страны распределены и ментально закреплены, а господствующий класс выпустил уйму бумаг-обязательств, акций, облигаций. Все эти бумаги, конечно, никакой реальной ценности не имеют и оцениваются лишь условно, по ним выплачиваются проценты. И лицом к лицу с окопавшимися богачами вы видите миллионы людей, неимущих, но обученных жадности.

«В истории человечества наступает сейчас новая эра. Мы идем к «рабочей» цивилизации. Под рабочими я подразумеваю тех, что работают на заводах и фабриках, а также механиков, земледельцев, управляющих, служащих, – иными словами, всех тех, кто занимается физическим или умственным трудом. Через несколько поколений капитал никакого влияния на дела человеческие оказывать не будет. Наши внуки не допустят, чтобы человек высказывал свое мнение о работе машины только потому, что он является владельцем этой машины, высказываться будет тот, кто машину приводит в движение».

– Но ведь многие капиталисты по-настоящему работают, – перебил Харлей. – Принимаете ли вы это во внимание?

– Конечно… И поскольку они работают, на них будут смотреть, как на рабочих.

Харлей снова не утерпел и воскликнул:

– Но ведь у ваших рабочих нет ни ума, ни навыка, необходимых для управления сложным государственным механизмом!

– Неужели? Тем хуже, если вы правы… потому что так или иначе, но управлять они будут. И многие разумные люди считают, что с этим они прекрасно справятся. Признаться, я сам так думаю.

У Харлея физиономия вытянулась, а Майкл запнулся и прошептал:

– В чем дело?

– Я с вами безусловно не согласен, – заявил журналист. – Все это – пустая теория. Что бы вы ни говорили, но цивилизация, государственная власть, международные отношения-проблемы в высшей степени сложные. Управлять цивилизованным миром-дело серьезное, и, как и всякое дело, оно требует выучки, сноровки и знаний.

– Каких знаний? – осведомился Майкл.

Харлей секунду помолчал: он почуял ловушку.

– Э… гм… необходимо знать нужды человечества, нужды общества… нужна предусмотрительность, проницательность, – ответил он наконец.

– Да, с этим я согласен, – объявил Майкл. – К несчастью, мужчины и женщины, которые знают о нуждах человечества, никогда не имели возможности управлять миром. Управляли им люди, не знающие ничего, кроме жадности… люди, которые носят цилиндры, сколачивают себе капитал и говорят высокопарными фразами, словно взятыми из годового отчета Стального Треста Соединенных Штатов.

– Ваши рабочие сделали бы кое-что похуже, – сказал Харлей.

– Давайте пофантазируем, – продолжал Майкл. – Представим себе, что в течение истекшего пятидесятилетия миром правили кондитеры…

– Кондитеры – воскликнул Харлей.

– Да… кондитеры… Допустим, что всякий человек, став кондитером, мог войти в господствующий класс, как это бывает в настоящее время с банкирами и финансистами.

«Итак, миром управляют кондитеры. Все президенты, премьеры, послы, члены конгрессов и парламентов – кондитеры.

«Как вы думаете, Сэм, могли бы кондитеры в белых колпаках и куртках, распоряжающиеся судьбами человеческими и разъезжающие в собственных автомобилях, привести мир к такой катастрофе, как великая война»

Харлей ничего не ответил.

– Ну, что вы скажете? – спросил Майкл.

– Этот вопрос вы задаете серьезно? – осведомился Харлей.

– Совершенно серьезно.

– В таком случае я вам серьезно и отвечу. Мне кажется, кондитеры дьявольски запутали бы все наши дела.

Майкл улыбнулся.

– Быть может. Но это не ответ на мой вопрос. Думаете ли вы, что неразбериха, созданная кондитерами, не уступала бы мировой войне?

Харлей был раздосадован.

Майкл не сомневался, что журналист наделен чувством юмора, вернее умеет замечать смешную сторону… в противном случае он бы не мог редактировать свой воскресный журнал. Но казалось, он всегда старался сохранить серьезный вид и воздерживаться от улыбки.

– О, право, не знаю, – ответил Харлей. Этот вопрос я считаю неуместным.

– А я считаю его уместным, возразил Майкл, и ответ у меня готов. Мое знание человеческой природы подсказывает мне, что ни кондитеры, ни парикмахеры, ни сапожники не могли бы вызвать такую страшную катастрофу, как мировая война… Великое бедствие не охватило бы земной шар, миллионы людей не пали бы на полях сражений, если бы судьбами мира не управляли злые гении высшего порядка… Не говорите мне об уме и даровании!.. (О, да! На вас, Ум и Дарование, лежит подозрение… тяжкое подозрение… его не сдунешь, как перышко!) Неожиданно Майкл Уэбб почувствовал, что Харлей замыкается в себе. Это было чуть ли не физическое ощущение, но Майкл не рассердился. Он привык к тому, что большинство людей съеживается и отворачивается, не желая заглянуть в лицо волнующей идеи. Не возражая на замечания Майкла, журналист взял номер «Воскресного Обозрения», лежавший подле него на скамье, и стал небрежно его просматривать. Он не любил углубляться, в социальные проблемы, хотя утверждал, а, быть может, и думал обратное.