Хмурь

Варчихин мужик выливает воду в котелок, разводит костер. Рассматриваю наконец этого мужика, как рассматривают диковины. Самый обычный и не самый молодой, с животом лентяя и руками его же, рубаха на нем вышита обильно, штаны самые обычные, а башмаки – очень даже хорошие, дорожные. Русые волосы чуть запорошены сединой и подстрижены аккуратно. Веет от него неловкостью. Наверное, никакой не лентяй он, а просто не работяга – писарь или даже счетовод, решаю я, вскользь посмотрев ему в лицо – рот упрямый, глаза умные. Сначала я думал, варчиха его за собой волочет, а теперь скорей поверю, что это он ее подбил уйти из Подкамня.

И… нет, я не понимаю, что может привлечь нормального человеческого мужика в нормальной варочьей варчихе, которая много крупнее, массивней этого самого мужика, а статью похожа на корыто.

К счастью, и он, и она продолжают держаться наособицу и в друзья никому не набиваются. Дети, кажется, сами потянулись к варчихе, непонятно почему.

Бабы потихоньку оживают, тоже начинают чесать языками, одна кормит младенца грудью, вторая переодевает свою большеголовую дочку. Чем ей лечитель поможет, интересно? Проще было бы продать её энтайцам для опытов, ну или утопить из жалости. Дома-то, небось, другие дети остались, а она с уродом носится. Не понять мне этих баб так же, как не понять мужика с варчихой.

Накатывает раздражение. Не люблю я людей всё-таки. И сказать бы, что на ровном месте не люблю, так ведь нет же, потому как два из трёх – пришибленные. Хорошо бы жить в таком месте, где людей мало. В Подкамне, например, снова думаю я и почти с тоской смотрю на гору, которую мы должны пройти завтра.

Там, за горой – родной край. На самом-то деле, мы уже много дней по нему идем, все эти горы – Загорские, но пока мы не спустились в привычные для меня равнины, не увидели людей и поселений – всё равно не считается.

На месте усидеть я не могу, раздражают голоса и шевеления людей вокруг, а голова – она почти лопается от тревоги за Гнома и Птаху и от волнения перед возвращением в Загорье. Я еще какое-то время сижу на поляне, потом поднимаюсь и ухожу в лес, ни на кого не глядя. Надеюсь, Медному хватит ума за мной не идти.

Я долго брожу среди тонких, редко растущих ильменок и лип, которые никак не хотят скрывать от меня опушку, пинаю прелые листья, угваздывая трухой башмаки и штаны. Интересно, куда подевалась колпичка? Эта мракова птица вечно выскакивала на меня, как бабайка из чулана, но после побега из заезжего дома в Гнездовище куда-то запропала.

Нет, правда, невозможно болтаться тряпкой на ветру, ничего не понимая, не имея возможности ни с кем поговорить, получить совет, узнать то, чего не видно с горных троп.

Вдыхаю запах грибов и нагретых солнцем листьев, закидываю голову и смотрю в небо, в родное загорское небо, слепяще-яркое, которое нельзя спутать с небом Полесья, Подкамня или Болотья. Листья редких деревьев немного скрывают его от меня, а меня – от него, и мне нравится думать, что родное небо еще не узнало о моем возвращении.

Я – наконечник стрелы. Я вершу справедливость. Я стою на перекрестке десятка дорог и толком не вижу ни одной.

Мне нужно знать больше. Мне всё равно, насколько это желание уместно, удобно, приятно, кто хочет отвечать на мои вопросы, а кто – не желает. Я решительно дергаю на себя полог Хмурого мира. Я выбью из него ответы, как бы он ни кочевряжился!

Вваливаюсь на Хмурую сторону, как блудный муж в сени родного дома. Захлебываюсь запахом акации и тумана, в груди вдруг становится легко и тепло, я хочу обнять каждую застенчивую кочку с травяным хохолком. При моем появлении Хмурый мир вспыхивает цветными искрами и весь становится будто светлее, мне кажется, далеко впереди я вижу мост, длинный и широкий мост, наверняка над пропастью и наверняка недостроенный. А слева от меня, вдалеке, где заканчиваются бугорки хохлатых кочек – там растет лес, он мертвый, но живой, а перед ним – колодец, в котором наверняка сроду не было воды, но всё равно я очень рад, что он там есть.

Чувствую прикосновение к плечу, не из солнечного мира – здесь. Потом еще раз и еще. Как будто уплотнившийся воздух, который прежде умел только давить на горло, похлопал меня по плечу.

Хмурую сторону никогда не спрашивали о настоящем или будущем. Её удел – прошлое. Справедливость можно вершить лишь о том, что уже произошло.

– С моими друзьями всё хорошо?

Любопытная маленькая кочка выползает из-за бока большой кочки, хохолок у неё пушистый и длинный, потешно дрожит над загривком.

Давай, Хмурая сторона, сделай вид, будто ничего не знаешь и не понимаешь. Будто ненарочно водишь хмурей, как по нитке, а все эти встречи случайны, и Тень просто так знал, где искать меня, когда я торчал в испытарии, а Морошка просто так догадалась, что в Гнездовище встретит хмуря, и… Кто ей насылал видения про кровавые луны, в конце концов, скальный гроблин с дудкой?

На горло начинает давить.

– На кошку свою надави, – говорю. – Я за друзей боюсь, а не тебя. Что с ними?