Хмурь

И, вообще-то, никто не давал хмурям права резать встречных по собственному почину. Мы никогда не были рукой, натягивающей тетиву.

И хорошо, что не были. Кто мы такие, на самом-то деле? Решать, где зло и где справедливость – это очень большая ответственность. Чтобы взвалить её на себя и понести, не спотыкаясь, нужно знать очень много и прожить очень много… или очень мало, тогда уверенность будет идти от глупости, а не от ума.

Глупость я уже утратил, а ума пока нажил немного – ровно столько, чтобы понимать, что ничего не понимаю.

И всё во мне колотится от возмущения, когда Костяха уводит варчиху на север.

Голова уже почти лопается. Я точно не зря притащился в Загорье? Сплошные расстройства, честное слово.

Идём с Медным по улицам. Несмотря на тяжкие мысли и растущую на них головную боль, я впитываю всё вокруг жадно, взахлёб: глазами, ушами, кожей, все эти отрывочно-знакомые звуки, запахи, узоры на одежде и посуде – всё немного иное, чем было в моём родном крае, но узнаваемое, правильное, своё.

Горло снова сжимается. Не хмурь, а тряпица для посуды.

Дракошка скользит следом, держась за моей спиной, но никто не бежит с воплями ни к нам, ни от нас. Многие оглядываются, показывают на Тень пальцами, но и только. Приграничье, тут люди привычные ко всему, хотя едва ли им прежде доводилось видеть дракошек.

Едальню находим быстро, устраиваемся в зале, чтобы не мозолить глаза прохожим, и чтобы было попрохладней. В зале светло от беленых стен, столы большие, сосновые, с потолка свисают косы лука и трав, на полках зачем-то выставлены пыльные горшки и бутыли с чем-то мутным – явно же это не настоящая косорыловка, она бы тут и вечера не простояла.

Подходит девка в полотняном платье с вышивкой по рукавам и подолу. Смотрю на эту вышивку синими нитями, угловатую, черточками-перечертиями, которая означает не помню что. Понимаю: синие нити – это странно на таком платье.

Медный просит принести кувшин пива, сыр, хлеб и корытце супа для Тени, который так ловко слился с тенью от лавки в углу, что девка его не сразу и заметила, а заметив, едва не подпрыгнула. Я вижу, как вздрагивают её маленькие руки, загрубевше-красные, в следах порезов и ожогов, и понимаю, отчего синяя вышивка показалась мне странной: её носят только молодухи, а девке, судя по рукам, уже довольно много лет, и девкой её называть уже неправильно. На лицо я, конечно, не поглядел.

Пиво приносят быстро, и я залпом выпиваю первую кружку. Жарко.

– Помнишь, я тебе рассказывал о чароплётах? – спрашивает Медный, будто наш разговор был год назад, а не два дня.

– Помню, конечно, – наполняю свою кружку по новой. – Все они умерли, кроме вас, младших. И все следующие чароплёты после Чародея были слабее предыдущих, потому как у них была только часть знаний. И они не могли сами искать знания, которых им не дали наставники. Ну и, есть какое-то «Но», да?

Вид у Медного виноватый. Он медленно крутит по столу свою запотевшую кружку, и на деревяшке остаются влажные пятна.

– Да, я немного не досказал. Совсем чуток, самого главного. Видишь ли, однажды один ученик чароплёта или несколько его учеников – они вдруг ясно видят всё то, чего прежде никак не могли разглядеть во мраке. Они полностью начинают понимать тот язык, которого нет, на котором чародейская сила говорит с миром. Само собою приходит знание, которого не было прежде, которого не дали наставники. Знания приходят… когда им больше негде становится быть.

– Когда умирает наставник, – не сразу соображаю я.

В горле вдруг пересыхает, и я залпом осушаю вторую кружку.

– Да. Вот почему я умею больше того, чему меня успели научить. И вот откуда нам точно известно, что наши учителя мертвы, а не сбежали, и точно так же до этого они поняли, что их наставники погибли. И вот почему все восемь первых учеников Чародея знали…

– Про его смерть, – подсказываю я, не понимая, отчего Медный умолк.

– Его знания, его сила, наиглавнейшие, самые мощные – они никому не достались, Накер. Ученики Чародея точно знали, что его знания не пришли ни к кому из них, потому они и передрались, на самом-то деле. Потому они и смогли перебить друг друга – никто не оказался сильнее. И вот откуда мои наставники знали, и я знаю: Чародей – он не умер.

Медный говорит эдак негромко и очень ровным голосом, а от пива в голове у меня слегка гудит, потому я не сразу понимаю смысл услышанного. И потом, когда верю, что именно эти слова были произнесены – я опять не понимаю, ведь это рушит все мои знания о мире, в котором я живу.

Ведь мир стал таким, как теперь, именно потому, что Чародей умер, а случилось это еще до моего рождения. Прежде мир был не таким, как теперь, и я не знал этого другого мира, я не знал никакой другой правды о нём. Смерть Чародея и всё, произошедшее после – основа, такая же неизменная, как и то, что наши земли истерзаны войнами, лун – две, а варки умеют делать машины.