Хочешь мира — готовься к войне (СИ)

Юри танцевал, сражаясь с невидимым противником, почти час, а потом ушел, скользнув взглядом по окнам. Стоило ему переступить порог, как дом словно ожил. Наполнился звуками, запахами, ощущениями. А еще через полчаса в дверь комнаты Юры коротко стукнули, и на пороге появился Юри. Уже собранный, строгий, прохладный. Только блеск глаз его выдавал. Поймав взгляд Юры, Кацуки слегка поклонился, приветствуя, и негромко произнес:

— Мой дом в твоем распоряжении, Юра. Твой и твоего опекуна. Только, пожалуйста, не пытайтесь сбежать. Я пообещал господину Алтыну безопасность, и мне не хотелось бы нарушать свое обещание.

Юрка вскинул бровь. Получилось как-то само собой, точно помимо воли. Естественно. Не его жест, чужой, присвоенный. Подсмотренный когда-то у Виктора. Отточенный перед зеркалом, да так и не прижившийся. А вот сейчас вдруг проявившийся на его лице.

— Что изменилось, господин Кацуки? — он отложил книгу, которую листал. Не глядя, просто закрыв ее, даже не попытавшись запомнить страницу.

Глаза Юри полыхнули. Он стиснул зубы, и почти сразу же расслабился.

— Обстоятельства. Я поверил вашему… спарринг-партнеру. Думаю, я не ошибся, это ведь он? Его вы мечтали победить.

— Не ошиблись, и я надеюсь, что он доживет до того дня, когда я сумею это сделать, — медленно кивнул Юрка. — Но, пожалуй, откажусь от вашего щедрого предложения, господин Кацуки. В любом случае, мне нечем здесь заниматься. Благодарю за гостеприимство.

— Я не могу тебя отпустить, Юра, — и без того бледная кожа Юри стала еще белее. — Я обещал. Заставить тебя я не могу тоже. Просто… — он обвел взглядом комнату и отвернулся, — дверь открыта. Ты можешь идти куда угодно в пределах дома и сада. Здесь нет катка, но неплохая библиотека. К, сожалению, мне больше нечего предложить, кроме себя, но это тебе не нужно, я уже понял.

— Я и не жду от вас предложений, господин Кацуки. Я ничего от вас не жду. Спасибо за внимание, оябун. Я не стану убегать. Здесь мой опекун, и его жизнь и жизнь Отабека зависят от вас.

Юра снова взялся за книгу и опустил взгляд. Читать все равно не получится. Никто не предупреждает что так хуево становится, когда нельзя ничего изменить. Когда ничего нельзя сделать. Все, вали, господин Кацуки. Уходи. Чтоб не видеть и не слышать, чтоб не было так больно, горько и обидно. Сам дурак, Юрочка. Тебе не видать нормальной жизни просто потому что ты племянник того-самого-Никифорова. Это неизбежно. И любить тебе нельзя. Предадут. По-любому.

Юри отшагнул назад и замер. Несколько долгих секунд смотрел на его склоненную макушку, а потом вдруг стремительно подошел, взял пальцами за подбородок, вынуждая вскинуть голову.

— Прости, — тоскливо выдохнул он, едва касаясь губами его губ. — Я не знаю, что мне сделать и что сказать, чтобы ты снова мне улыбнулся, но… прости.

— Исчезни, — губы дрожали, когда Юра произносил одно-единственное слово. Щеки были мокрыми, а перед глазами дрожало что-то, похожее на воду. И весь мир виделся как через мокрое стекло.

Юри отпрянул. Потерянным взглядом окинул комнату, а через секунду дверь за ним бесшумно закрылась.

Как только его шаги стихли где-то там, в коридоре, Юрка сжался в комок, пряча лицо в коленях, и разревелся. Совсем не по-мужски, не по-взрослому. Разрыдался, захлебываясь глухими горькими стонами, кусая губы, которые все еще помнили вкус почти-поцелуя гребанного Юри Кацуки, самурая чертова, чтоб ему… Есть вещи, которые невозможно объяснить. И одна из них — то чувство, которое возникает глубоко внутри, когда чувствуешь себя преданным. Даже если на самом деле это предательство таковым на самом деле не является.

Но как говорил старик Оби Ван — все зависит от точки зрения. Похищение, взрыв машины, содержание в запертом помещении и холодный взгляд, ни слова в качестве пояснения — предательство? Даже если оно спасло Виктора и Бека от тюрьмы или от чего похуже? Но ведь можно было сказать. Просто сказать.

Не будет катка. Не будет взгляда с трибуны. И поцелуев не будет. Ничего не будет. Потому что Юра Плисецкий — долбоеб. Но гордый. Такой гордый, что не примет ни «прости», ни «прощай». Невъебенно…

Лучше б его тогда вместе с матерью и отцом… Всем бы было проще. Витьке так совершенно точно.

Малодушно. Но здесь и сейчас Юрке хотелось только одного: сдохнуть.

….С завтраком вот тоже не сложилось. Тошнило от одного запаха еды. Жаль, что нет Бека рядом. Жаль, что нельзя сорваться на байке куда-нибудь в клуб и танцевать до утра, пить какую-то дрянь, наплевав на режим, висеть на пилоне, ржать и орать вместе с толпой, которую завел беков рэйв… жаль что всего этого нет.

Зато была теплая тяжелая рука. Знакомый, уже почти выветрившийся тонкий запах дорогущего «Кензо» и легкий флер усталости. Виктор. Пальцы в спутанных волосах чутко поглаживали затылок. Виктор. И Виктор не драл его ремнем с накладками и пряжками за влюбленность в японского босса. Виктор просто обнимал, называл идиотом, но позволил уткнуться лицом в плечо и прикинулся, что не видит и не слышит слез.