Холли

Поскольку человеческий разум специализируется на взаимосвязях, она просыпается с мыслями об отце. Это случается нечасто. Да и зачем? Он давным-давно умер, и даже когда был дома, он был не более, чем тенью. А дома он бывал редко. Говард Гибни работал коммивояжером в компании «Рэй Гартон Фарм Машинери, Инк.» и разъезжал по Среднему Западу, продавая комбайны, уборочные машины и тракторы «Рэй Гартон ТруМэйд», все ярко-красного цвета, чтобы никто не путал сельскохозяйственную технику «Гартон» с оборудованием компании «Джон Дир»[108]. Когда же он бывал дома, Шарлотта следила за тем, чтобы он не забывал, кто, по ее словам, поддерживает домашний очаг. Может быть, в центре страны он и был динамо-машиной продаж, но дома он становился настоящим мистером Милкетостом[109].

Холли встает и идет к комоду. Записи её трудовой жизни — жизни, которую она сама создала для себя — находятся либо в "Найдем и сохраним" на Фредерик-стрит, либо в её маленьком домашнем кабинете, но некоторые другие записи (некоторые экспонаты) она хранит в нижнем ящике этого комода. Их не так много, и большинство из них вызывают воспоминания, которые представляют собой смесь ностальгии и сожаления.

Вот грамота, врученная ей за второе место в конкурсе ораторов, в котором участвовали ученики нескольких городских начальных школ (это было тогда, когда она была еще достаточно юна и уверенна в себе, чтобы выступать перед большой аудиторией). Она читала поэму Роберта Фроста[110] "Починка стены", и, похвалив ее, Шарлотта сказала, что она могла бы занять первое место, если бы не споткнулась на полуслове.

Вот фотография, сделанная на Хэллоуин с отцом, когда ей было шесть лет, он в костюмчике, а она в костюме привидения, который сшил отец. Холли смутно вспоминает, что обычно на праздник ее брала мать (часто таская ее из дома в дом[111]

), но в тот год она заболела гриппом. На фотографии Говард Гибни улыбается. Наверное, Холли тоже улыбается, хотя из-за накинутой на голову простыни это невозможно сказать.

"Но я улыбалась", — шепчет Холли. — "Потому что он меня не тащил, чтобы поскорее вернуться домой и посмотреть телевизор". К тому же он не напоминал ей о необходимости благодарить каждый дом, а просто предполагал, что она это сделает. Как она всегда и делала.

Но ей нужна не грамота, не фотография с Хэллоуина, не прессованные цветы и не некролог ее отца, тщательно вырезанный и сохраненный. Ей нужна открытка. Когда-то их было больше — не менее дюжины, — и она решила, что остальные потерялись. После того как она узнала, что ее мать солгала насчет наследства, ей пришла в голову менее приятная мысль: мать украла эти сувениры о человеке, которого Холли едва помнит. О человеке, который был под каблуком жены, когда был дома (что случалось редко), но который был добрым и забавным в те редкие моменты, когда оставался один со своей маленькой дочкой.

В старших классах он четыре года изучал латынь и выиграл свою собственную награду — первое место, а не второе — за двухстраничное эссе, написанное на этом языке. Эссе называлось "Quid Est Veritas—Что есть истина?". Несмотря на решительные, почти категорические возражения Шарлотты, Холли сама взяла в старших классах латынь и изучала ее два года — всё, что предлагалось. Она не блистала, как ее отец в свои дни до начала карьеры коммивояжера, но училась на твердую четверку и помнила хорошо, что "tristis puella" — это грустная девочка, а "bella siderea" — звездные войны.

Теперь она думает — и это стало ясным для неё сейчас, — что она взяла латынь как способ достучаться до отца. И он отозвался, не так ли? Присылал ей открытки из таких мест, как Омаха, Талса и Рапид-Сити.

Стоя в пижаме на коленях перед нижним ящиком, она перебирает эти немногочисленные остатки своего прошлого грустной девочки, думая, что пропала даже последняя открытка, не сворованная её матерью (которая полностью вычеркнула Говарда Гибни из своей жизни), а потерянная ею по собственной глупости, вероятно, когда она переезжала в эту квартиру.

Наконец, она находит её, застрявшую в щели на задней стенке ящика. На лицевой стороне открытки изображена арка «Ворота Запада» в Сент-Луисе. Послание написано на латыни, несомненно, ручкой компании «Рэй Гартон Фарм Машинери». Все его открытки, адресованные ей, были написаны на латыни. Переводить их было и трудом, и удовольствием. Она переворачивает её и читает сообщение.

Cara Holly! Deliciam meam amo. Lude cum matre tua. Mox domi ero. Pater tuus.

Это было его единственное достижение, которым он гордился даже больше, чем продажей нового трактора за сто семьдесят тысяч. Однажды он сказал ей, что является единственным в Америке продавцом сельскохозяйственной техники, который знает латынь. Он сказал это так, чтобы услышала Шарлотта, и она ответила смехом. "Только ты можешь гордиться тем, что говоришь на мёртвом языке", — сказала она.

Говард улыбнулся и ничего не ответил.