Холодный Яр

– Что… Ничего. Убили дурака, да и всё. Казак удрал, а его прямо у той вдовы и оглушили. Тачанки с пулеметом не досчитались, да и сам Иван погиб ни за козлиную душу. Поеду как-нибудь, швырну эту бабу в Днепр ко всем чертям. Ты только подумай – из-за какой-то потаскухи этакий хлопец пропал! Думаешь, много в Украине Компанийцев? Не имел он права вот так ни за грош пропасть. Морду бы ему за это набить…

– Негоже, Андрий, так покойника честить.

Мое замечание его немного успокоило.

– Любил я его, ведь не хлопец был – орел! Положили тело в церкви, в Мельниках. Завтра в монастыре похороним. Вот уж девичье царство слез прольет! Они ж со всех окрестных сёл бегали в монастырь молиться на его черные брови. Уж вешался бы тут какой-нибудь на шею – нет! Приворожила его эта вдова черт знает откуда[68].

Назавтра отправляемся с Чорнотой в Мельники. Одеваюсь, больную ногу обуваю в небольшой мягкий валенок, найденный где-то Андрием. Он ведет себя со мной на диво любезно – то есть не так брутально, как с прочими. Загадка чуть проясняется, когда седлаем лошадей.

– Если у человека добрый конь и оружие что надо – значит, человек стоящий.

Сказал как отрезал. Еще сближает нас то, что военную службу мы оба начинали в кавказской кавалерии под командой хана Нахичеванского и Султан-Гирея, усвоив нечто из магометанской военной этики[69].

Съезжаем с горы и пускаем застоялых жеребцов галопом. Недурной херсонец Чорноты с трудом поспевает за моим длинноногим, горбоносым Абреком, которого я приобрел за две пули у татарина-деникинца под Белой Церковью[70].

Вот и Кресельцы. Поглядываю на знакомый двор – не видно ли «чертовой веры ребенка» – и это не ускользает от внимания Чорноты.

– Аню что ли высматриваешь? Возьми себя в руки, а то пойдешь за Компанийцем чертям коз пасти.

Село переполнено народом, который сошелся из округи на похороны. Тут около десяти тысяч вооруженных мужчин. Слабый пол – главным образом девушки с горшками, завернутыми в платки, и венками из засушенных цветов. Настроены сурово, мужики то и дело ввязываются в горячие споры.

Встречаем шестерых Чучупаков. Василь – атаман, Петро, старший брат – его начальник штаба. С ними еще трое братьев (у младшего дуло ружья достает почти до макушки)[71] и рослый старик с длинной седой бородой – их отец Степан. Его винтовка с примкнутым штыком безупречно начищена.

Чорнота представляет меня. Василь сразу же обращается к нему с просьбой:

– Андрий, тебя, может, послушают охотнее. Мы сейчас идем в церковь, а ты покрутись тут, потолкуй с людьми. Наши задумали схоронить Компанийца и наступать на Чигирин. Так дело не пойдет. Если схватимся с Коцуром, большевики нам с другого бока всыплют.

В храме яблоку негде упасть, но перед атаманом толпа молча расступается. Компаниец лежит в простом дубовом гробу. Открытые глаза из-за отблеска свечей кажутся живыми; в них застыло какое-то незлобивое выражение. Над правой бровью черная ямка – след от пули. На лице и руках кровоподтеки – видимо дрался. Но даже и мертвым он на диво красив…

«Вернусь послезавтра», – невольно приходит на ум та встреча в лесу.

Недолгая служба, и гроб выносят из храма на полотенцах. Нести его будут на руках до самого монастыря, попеременно девушки и парни. Шествие, никак не менее пятнадцати тысяч человек, растягивается по дороге. Ополченцы идут сотнями, женщины – отдельными стайками. На лицах у всех отпечаток грусти или затаенного гнева. Немного странно, что народ так близко к сердцу принимает смерть чужака – «бродяги», которого занесло сюда в прошлом году из херсонской степи[72].

Чорнота как будто угадывает мои мысли:

– Тут в прошлом году местных ребят закапывали по дюжине в день – ни одному таких похорон не устроили. Любил народ Ивана, потому что ни для кого он своей головы не жалел. В конце концов, гибель в бою – дело будничное, душа так не болит.

Обогнав процессию, мы поскакали домой. Тяжко было гарнизону встречать с этой прогулки на берег Днепра своего любимца, веселого сотника. Меж двумя церквами, под деревьями, посаженными у чьих-то могил и ставшими за столетия великанами, ему вырыли глубокий дом. На кухне варили заупокойный обед.

Наконец-то шествие достигло монастыря и открытый гроб положили возле ямы. Увидев её, девушки, которые несли крышку, тихо заплакали. Мы с Андрием стояли там же. Посмотрев на лицо мертвого товарища, он сердито мазнул себя кулаком по глазам:

– Ах, чертов сын, чертов сын! – а когда старенький священник начал отпевать покойника, весь ушел в молитву. Чорнота оказался глубоко религиозным человеком.

Скорбный, величавый гул «Вечной памяти» вырывается из тысяч легких, среди девушек слышатся глухие рыдания… Гроб заколачивают и спускают в яму. Туда же летят венки, полотенца, женские платки…

Почетным караулом командует Йосип Оробко, но оглушительная пальба из тысяч стволов покрывает его сильный голос и данный гарнизоном залп. За валами тяжело гремят взрывы трех минометных мин.