Холодный Яр

Прошло несколько минут. Всё, Гуцуляк должен быть на месте. Наша жидкая лава выехала из леса, перескочила канаву и ринулась в атаку.

На хуторе суматоха. Россыпь винтовочных выстрелов, короткая пулеметная очередь, и вот – мы даже вплотную не приблизились – захватчики несутся галопом вдоль кромки леса, в сторону Жаботина. Вдогонку им слышатся хлопки – крестьяне, дождавшись подмоги, вступают в бой. Один красноармеец падает с лошади. Другого, отставшего от своих, выбивает из седла мощный взрыв, который поднимает столб дыма возле какой-то хаты. Напуганный конь прибивается к нам, а по снегу за ним тянется струйка крови.

Навстречу большевикам спокойно и въедливо тарахтит пулемет Гуцуляка. Первый летит вместе с конем на землю, остальные резко сворачивают и, расходясь веером по полю, мчатся во весь опор.

Проскакиваем хутор и пускаемся за ними. Лошади у нас резвее – выстоялись. Две-три минуты, и задние падают под нашими клинками.

Мы с Чорнотой нагоняем еще одного. Тот вдруг оборачивается в седле и, пока я захожу с правого бока, наводит на Андрия винтовку. Едва успеваю подбить её снизу шашкой и разрубаю врагу затылок. Лошадь с пустым седлом бежит дальше, пока мой напарник, поравнявшись с ней, не заставляет её развернуться.

– Вот сатана! Так и в живот бы пальнул.

Еще двое, не надеясь уйти, принимают бой. Фехтовальщики они никудышные и через минуту валяются на земле, а мы скачем наперерез красноармейцу, которого преследуют братья Отамаси.

На меже его конь споткнулся, он вылетел из седла, поднялся и рванул от нас пешком. Догнали. Поднял руки. Невзрачный паренек, рябой от оспы.

– Товарищи! Господа! Не убивайте! Я буду вам служить!

Замахнувшийся было Чорнота сдержался.

– Откуда приехали?

– Из Жаботина.

– Какой части?

– 12-й кавалерийской бригады, отдельной[109].

– Сколько сабель?

– Верховых человек двести и человек сто так, разных.

– Что вы тут забыли?

– Из Курска нас прислали, на борьбу с бандитизмом.

Чорнота сжал рукоять. Курянин заметил.

– Товарищи, возьмите меня!

– Пусть Бог тебя возьмет.

Просвистев, клинок глубоко вошел ему в голову. Меня передернуло, и это не укрылось от взгляда Андрия.

– Чего кривишься?

– Знаешь, неприятно как-то, пленного…[110]

– Привыкай, Юрко. Холодноярцы в плен не берут и сами не сдаются. Так что всегда оставляй одну пулю себе.

Казаки уже натянули поводья. Пятеро верховых и два коня без хозяев ускакали. Трофеи: по дюжине карабинов и шашек, один льюис, восемь лошадей. Две убиты, одну тяжело ранило осколком в живот.

На хуторе мы узнали, что «товарищи», удирая, швырнули гранату Новицкого[111] в окно той хаты, где сидели заложники. Один из крестьян, служивший в гренадерах[112], схватил её и выбросил на улицу, где она и взорвалась.

Тем временем, от Лубенец широко растягивалась лава. Это шла выручать хутора «действующая сотня» во главе с атаманом Пономаренко…

К монастырю мы возвращались уже в сумерках.

Мимо нас проехал на санях крестьянин с женой – «в Жаботин к тестю». На утро лазутчики вернулись и сообщили, что кто-то пустил слух о наступлении трех тысяч повстанцев из холодно-ярских дебрей, и красные спешно отступили к Бобринской.

После того боя мы с Андрием обменялись шашками и стали побратимами – кунаками.

Прошло несколько дней и казаки родом из сел по ту сторону железной дороги[113]

узнали, что златопольская ЧК расстреляла членов их семей. Обязываем всех «бродяг», вынужденных опасаться за близких, подобрать себе прозвища и откликаться только на них. Чорнота тут же окрестил меня Зализняком. По-моему, слишком громко.

– Не переживай. Тут по селам Зализняков, как собак на ярмарке[114].

В субботу к нам прискакал с письмом ординарец Чучупака. Атаман просил Чорноту явиться к нему на следующий день.

– Едем оба, – заявил мой кунак. – Познакомишься с мельничанами.

На утро мы почему-то отправились в другую сторону.

– Время есть, так что завернем у Грушковки к Холодному Яру и вдоль него, хуторами, доберемся до Мельников. Покажу тебе кое-что.

В проеме Чорнота обернулся и бросил взгляд на валы.

– Вот здесь, в позапрошлом году, шестеро братьев Кошевых и Рак – местная знаменитость – всего-то двумя пулеметами обратили в бегство немецкий батальон, который шел занимать монастырь[115].

– А теперь они где?

– Рак был полудиким лесовиком, на редкость сильным и дерзким. Про него уже не одна байка ходит. Повздорил из-за чего-то с царской полицией и жил круглый год в чаще, на деревьях или в землянках. На хутора только за едой ходил. Крестьяне его не выдавали. При Центральной Раде вернулся в село, при гетмане опять не поладил с государственной стражей и немцами. Тогда в здешних дебрях пряталось много народу, но этот лесовик всех сторонился, зато вооружен был, что твой бронепоезд. Если кто из властей мужикам гадил, то жить ему оставалось до тех пор, пока Рак его где-нибудь ночью не встретит. Однажды немцы обложили несколько сел контрибуцией за панское добро – так он пробрался в темноте на грушковскую сахароварню, где помещался их штаб, снял трех часовых, умыкнул сундук и раздал по селам деньги.