Холодный Яр

– Вас били? Сволочи! Вспомните тех, кто вас бил – они будут наказаны. При советской власти измываться над арестантами запрещено. Товарищи, сейчас вам дадут обед и папиросы. Если в чем-то еще нуждаетесь, говорите смело.

Отвечаем, что никаких пожеланий нет. Чекисты уходят, мы ложимся на нары. В камере, служившей когда-то погребом, полумрак. Единственное отверстие под потолком зарешечено – через него засыпали картошку или, может быть, уголь. Зинкевич, придвинувшись ко мне, обнимает и шепчет на ухо:

– Юрко, ты бывал на совещаниях штаба, знаешь фамилии тех, кто работает на нас в городах… Не забывай Бога и никого не выдавай. Мы всё равно пропащие, а эти люди дороги для национального дела.

Было смешно и обидно – и тоскливо от того, что мне известны их имена. А вдруг чекисты придумают такие пытки, что я не выдержу и проболтаюсь?

Вернулся тот еврейчик, с ним какой-то китаец. Угостили недурным обедом и папиросами. Аппетит, впрочем, так и не пришел. Избитому телу не лежалось на голых досках, трясла лихорадка. Это заметил чекист – назначенный, по его словам, нашим следователем.

– Сейчас я велю дать вам что-нибудь укрыться.

Минут через пять китаец принес и накинул на меня зеленое женское полупальто. Одна пола была влажной от крови – хозяйку, очевидно, расстреляли.

Ночью вызывают на допрос к самому председателю ЧК. В кабинете на верхнем этаже сидит за столом немолодой мужчина с грубыми чертами лица и жестокими бараньими глазами[228]. Рядом, на забитом в комод гвоздике, висит плетьпятихвостка из сыромятного ремня, с оловянными шариками на концах. Там же становятся два чекиста, еще двое – по другую руку председателя. Он пристально оглядывает мое лицо.

– Тебя уже били?

– Да.

– Ну и что, не помогло?

– Мне нечего добавить. Всё, что знал, сказал на допросе комполка.

– У нас, браток, расскажешь и чего не знал. Мы бьем не по-дурному, а так, чтобы проняло. Это тебе не кулак и не приклад, – кивает на свою нагайку.

От мысли, что придется отведать еще и пятихвостки, по телу пробегают мурашки. Изображая как можно убедительнее искренность, пытаюсь доказать ему, что и вправду ничего не знаю.

– Кто с вами связан в Елисаветграде? Кто в Александрии? Кто в Чигирине, Новомиргороде, Златополе, Александровке, Каменке? Выкладывай!

– Если кто и связан, мне про это ничего не говорили. Я в Холодном Яру и недели не пробыл[229].

– Кто у вас там верховодит по селам? Какое имеете оружие? Сколько?

– Я там не успел толком оглядеться. Про села ничего сказать не могу, потому что к отряду, который ваши разбили, пристал в лесу.

– Поддерживаете ли связь с Петлюрой?

– Не знаю.

– Погоди, у меня всё припомнишь…

Следователь отвел меня обратно в камеру и забрал на допрос Гната. Когда тот через час вернулся, вижу, что председатель изрядно попотчевал его нагайкой. Атаман Грушковки не мог притвориться, что никого не знает у себя на родине. Заявил прямо: «Ничего не скажу и точка»[230].

Потянулись долгие дни. Следователь терзал себя и меня раз в двое или трое суток, хотя многочасовые допросы ничего не давали и кончались обычно перебранкой. Гната перевели в другую камеру, я сидел один. С утра в подземельях ЧК наставала мертвая тишина. В темноте не давали покоя какие-то шорохи, звуки шагов, крики и плач. Через ночь на дворе заводили мотор грузовика, который грохотал до рассвета. Тогда в камеру, словно из-под земли, доносились глухие стуки выстрелов и вопли казненных. Мотор пускали для того, чтоб их не было слышно на улице.

Спал я урывками и чаще днем. Кроме нервного напряжения, прогоняли сон многочисленные обитатели красноармейских суконных штанов и подаренного следователем женского пальто. Больнее всего укусы были на ушибленных местах – кровоподтеки-то и привлекали паразитов.

Без какой бы то ни было врачебной помощи молодой организм выздоравливал потихоньку сам. Я уже хорошо видел обоими глазами. Ребро болело, только когда я ложился тем боком на доски. Нос уменьшался в размере, но пока что, похрустывая раздробленным хрящом, гнулся и вправо, и влево. Хотя мало было надежды, что он срастется толком до того, как меня убьют, я тщательно придавал ему пальцами естественный вид.

Когда я стал выглядеть более-менее прилично, меня сфотографировали. Еще через пару дней вызвали к следователю. Он объявил, что мой рассказ о недолгом пребывании в Холодном Яру не подтвердился. Сверх того, он уверен, что я и старший милиционер каменской РКСМ Валентин Семянцев – один и тот же человек[231]. К нему поступили материалы, из которых следует, что милицию в местечке сформировал штаб Холодного Яра. Вот и новая тема для беседы… Терять мне было нечего, поэтому я твердо заявил, что это недоразумение. Я в Каменке ни разу не бывал.

Прошло еще трое или четверо суток. Ночью, когда снаружи тарахтел уже автомобильный мотор, в камеру вошла группа чекистов во главе с председателем.

– Ну что, сознáешься или нет?

– Не в чем.

– Раз так, хватит с тобой нянчиться. Связать его!