Холодный Яр

Полоса оказалась высоким забором. Краев не видно. На бегу соображаю, что делать. Подамся направо, настигнут мои конвоиры, налево – те, что отрезают со стороны тюрьмы. Надо перескочить! Прыгнув, хватаюсь за натянутую поверху колючую проволоку, рывком перебрасываю через неё ноги… и оставляю на ней кальсоны. Мало того что они были мне слишком велики, еще и кончик пояса, без пуговицы, пришлось вдеть в петельку – вот он и расстегнулся. Большой куст крыжовника, воткнув полсотни колючек в мягкие места, уберег меня от вывиха ноги или порядочного ушиба.

Бегу садами и огородами, перемахивая через плетни. Всюду меня встречает бешеный лай собак. Какой-то злющий полкан едва не отгрызает мне икру – как раз вовремя, когда я немного замялся перед высоким частоколом. Лай выдает меня, и красноармейцы спешат в мою сторону, стреляя на ходу в небо. Но с каждой новой изгородью пальба становится глуше.

Я уверен, что впереди лежит поле, и ломаю голову, отчего это предместье так велико… но вдруг понимаю с досадой, что взял направление к центру города. Зелени всё меньше, дома увеличиваются в размерах и стоят плотнее. Одолев очередной забор, выскакиваю на улицу с тротуарами и электрическими фонарями. Это даже к лучшему – так легче запутать следы. Пересекаю улицу и ныряю в еще один сад. Опять лай. Меняю курс, но до окраины города всё равно далеко. Прогулка моя, видимо, длится часа полтора – я с трудом волочу ноги и вокруг уже не так темно. Скоро рассвет, а я на улице, в одной рубашке…

Силы покидают меня, нестерпимо мучит жажда. Едва перевалив тело через новый забор, плюхаюсь во дворе, в уголок между хатой и садом. Пса не слышно. Смыкаю веки и минуту отдыхаю. Подняв глаза, холодею: утро уже настало. Где-то неподалеку тишину разрывают два выстрела. Особотдел мог поднять по тревоге караульный батальон, оцепить предместья и начать облаву. Замечаю в шаге от себя погреб. Дверь заперта на продетый в скобу колышек. Машинально поднимаюсь, открываю погреб и захожу внутрь. Дверь старая и прилегает к косяку неплотно. Придерживаю скобу, просунув пальцы в щель, и двумя пальцами другой руки впихиваю колышек на место.

Падаю на ступеньку и долго не могу отдышаться. Обдумываю положение. Хорошо, если в погребе я найду такое укрытие, где можно просидеть до темноты. Кто знает, чей это дом? Не живет ли тут какой-нибудь большевик[240]

, который натравит на меня чекистов?

Спускаюсь вниз. Лестницу от погреба отделяет еще одна дверь. Затворив её за собой, вытягиваю обе руки и начинаю ощупывать погреб – мне бы хоть комок сырой земли, жажда мучит немилосердно. Иду вдоль стены и обнаруживаю углубление с полками. На одной из них стоит кувшин. Сую в него палец – что-то холодное и мокрое. Не раздумывая ни секунды, хватаю кувшин и выпиваю одним глотком добрую половину. Это кислое молоко со сметаной.

Обойдя весь погреб, не нахожу ничего, кроме поставленной в углу вверх днищем бочки. Неплохо – под бочкой легко спрятаться. Выдать может молоко. Пораскинув мозгами, выпиваю еще немного и опрокидываю кувшин на полку, чтобы свалить вину на кота или крыс. Валю бочку на бок, влезаю внутрь и не без труда ставлю её на попа. В бочке ощутимо воняет. Очевидно, её толком не отмыли после огурцов или квашеной капусты. Когда-то, должно быть, она служила для другой цели – посередине до сих пор не забита дыра от затычки. Повернув бочку дырой ко входу и скорчившись так, что подбородок уперся в колени, погружаюсь в тот муторный и тревожный сон, когда человек всё слышит, но не может открыть глаза[241].

Меня разбудил звук мужского и женского голосов – они спорили наверху в доме. Никогда бы не подумал, что из погреба так удобно подслушивать. С груди как будто сняли камень: говорили по-украински. Однако ведь украинцы бывают и врагами, которые прислуживают оккупантам корысти ради или по убеждению…

Я понял, что хозяйка идет на рынок. Вернувшись, она гневно рассказала супругу, какой на площади затеяли митинг с музыкой.

– Всё митинги да оркестры, а народ бедный с голоду пухнет. Картошку – и ту насилу отыскала.

Затем пожаловал в гости какой-то мужчина, пошутил с хозяйкой по поводу «меню» на обед и рассказал, что этой ночью возле тюрьмы кто-то убежал из-под расстрела. Милиция и военные рыскали по садам и огородам до восьмого часа. Заглядывали в хлева, а кое-кому и в хаты.

– Слава Богу, хоть одна душа спаслась! – ответил хозяин. – Уймутся они когда-нибудь? Каждую ночь убивают, убивают и конца-краю не видно. Сопливые жидята нацепили револьверы и глумятся над украинским народом.

Теперь мне под бочкой стало уютно, как дома.

Гость удалился. Хозяйка велела ребенку проветрить подвал. Мое пристанище залил дневной свет, и по лестнице сбежала вниз хорошенькая девочка, лет около десяти. Увидев разлитое молоко, она всплеснула ручонками и помчалась наверх. Со двора послышался удрученный крик: «Молоко пропало!» Явились хозяева. Женщина взглянула на кувшин и сама приняла трагическую позу.