Холодный ветер, строптивая вода

«Я его люблю! Сильно, отчаянно, как не любила никого прежде. Я дура, идиотка, последняя тупица, что промедлила и не побежала за ним сразу…»

Я сползла на колени у зеркала и рыдала, глядя вслед тому единственному, кто стоил того, чтобы вернуться в безумный мир магии.

– Прошу, прошу, пусти меня назад, – молила я зеркало. – Прошу!

Я разбила в кровь руки, колотя по неровной поверхности обсидиана. Я молила зеркало и богов, рыдала навзрыд, обещала все на свете, лишь бы мне дали еще один шанс.

Не знаю, сколько времени я провела так. Все ждала, вдруг боги ответят на мои молитвы. Но потом поняла, что все потеряно. Пути назад нет.

Я попыталась встать, чтобы выйти к Катюхе, но не смогла даже двинуться: похоже, коридор вытянул из меня все силы, и я умру здесь, вечно глядя в пустую комнату мира, который я прежде ненавидела, а теперь желала вернуться больше всего на свете.

Когда за стеклом вдруг открылась дверь и я увидела, как Генрих возвращается с Верховным Жрецом, я подумала, что уже брежу. Сил хватало только на то, чтобы закричать. Они не слышали моих воплей, а вот я их слышала очень хорошо.

– Ваше величество, это опасно. Вы можете погибнуть там, – уговаривал Генриха Верховный Жрец.

– Я должен убедиться, что с ней все в порядке, что она счастлива. Тогда вернусь. Я не смогу спать спокойно, не будучи уверен, что с Эллен все хорошо.

– Прошу вас подумать о стране, ваше отсутствие будет сложно скрыть.

– Впервые в жизни я не хочу думать о стране, – прервал его Генрих. – Выполняйте.

Жрец снова полоснул себе по руке и по руке короля. Стекло задрожало, растаяло, и Генрих увидел меня. Зареванную и с разбитыми руками.

Не говоря ни слова, он сгреб меня в охапку, вытащил из зеркала, целовал, целовал как безумный. И все это молча, под взглядом онемевшего Жреца. Пачкая одежду и кожу короля кровью, я целовалась с ним, крепко обняв его за шею. Не отпущу… не отпущу больше…

– Не отпущу больше никуда, слышишь? – сказал он то же, что думала я. – И больше никогда не уйду…

Эпилог

Мой портрет был готов. Племянник маэстро Фермина изобразил меня так, что, если повесить два портрета рядом, казалось, мы с Генрихом чуть повернуты друг к другу. Мои глаза на портрете не были грустны. Они светились от счастья. Не потому, что художник решил придать им этот блеск и свет, а потому что я больше не печалилась по другому миру. Ведь у меня был этот.

Дни и ночи мы проводили вместе с Генрихом. Днем руководили страной, которая теперь расширилась до владений халифата, а ночью сплетались телами, душами и магией на огромной супружеской кровати, которая ни дня не пустовала с момента нашего возвращения из Гефеста.

Я много чего боялась, оказавшись с королем в спальне впервые, но едва он нежно прикоснулся ко мне, как страхи прошли, ведь это тоже был Генрих, пусть и непривычно нежный и пылкий. Мы рухнули на кровать в едином порыве страсти, торопливо раздевая друг друга. Сомнениям на этом ложе места не осталось. Я открывала еще одного Генриха. Уверена, что и он познавал другую Эллен.

Спустя месяц пришла неожиданная новость о том, что скончался мой отец. Она не расстроила меня. Я ничего не чувствовала по отношению к нему, не осталось ни обид, ни горечи. Только легкая благодарность за то, что я узнала Генриха благодаря ему. Но Альбион удивил: отец не смог лишить меня наследства, как ни пытался. Другие семьи отказали ему в этом, а потому я являлась теперь представителем своего семейства и принимала решения, участвуя в руководстве страной. Думаю, другие семьи Альбиона не решились исключить меня, потому что уже слышали, какие мы с Генрихом сильные маги. С нами сейчас искали дружбы все соседние государства.

В канун Нового года я попросила Верховного Жреца о подарке: снова войти в черное зеркало. Не для того, чтобы уйти, а чтобы оставить Кате подарок и письмо, в котором изложила всю эту историю. Я написала, что всегда буду любить ее, как сестру, как самую близкую подругу. И рассказала маленький секрет, о котором еще не говорила мужу.

Муж… Так странно было, наконец, начать думать о Генрихе именно так, а не как о короле. Но он так сильно поменялся. Я с радостью наблюдала, как оживает его лицо, и сама оживала, стоило ему прикоснуться ко мне.

Мы постоянно целовались, обнимались, держались за руки. А еще вспоминали наши прежние стычки и смеялись до боли в животе, а потом жалели тех испуганных и нерешительных Генриха и Эллен. Как хорошо, что они бодались и сталкивались лбами, пытаясь проломить броню друг друга. Под этими панцирями горели жаждой любви самые пламенные и страстные сердца.

Вместе мы были сильнее любых страхов. Ну, почти любых… Сегодня мне предстояло кое в чем признаться королю, а я и сама была напугана и еще боялась, как он это воспримет.

Но пока Генрих смотрел на мой портрет и улыбался.

– Прекрасная работа! – Он похлопал художника по плечу. – Думаю, ты заслужил должность при дворе.

Маэстро Фермин и художник вышли, счастливые от того, что парню удалось устроиться на службу.