Холоп августейшего демократа

— Люди мы, конечно, в понятиях властей и законов, лихие. И славных дел за каждым из нас не на одну каторгу хватит, но мы же не солдатня с большой дороги. Мы ж не ханьцы и уйгузы кровожадные. Мы дети каторги, потому как в места наши во все времена за ослушание и крамолу ссылали. Такая уж юдоля. Я к чему это всё гутарю? Не то чтобы умником средь вас красануться, а так, в рассуждения вдаюсь. Не будь мы плоть от плоти народными терпельцами, давно от нас и пыли бы не осталось. Люди нас породили, и только с последним из них мы иссякнем, а доколе будут плодоносить бабы в уделах наших, будет жить и вольный лихой народ, кому всяка неволя в обузу. И никак не можем мы пропасть и раствориться в лесах, попрятаться, ров­но холопы Августейшего Демократа, за спины убогих, сирых да обездоленных, потому как, может, мы и есть последняя опора на­родная. Мы да, может, ещё поп Шамиль, который уже двенад­цатый год бьётся за недопущение присоединения к нам в обрат­ную этих склизнев базарных, редисочников и арбузников. Пусть они там, дома, на своей кавказской лаврушке и зелень-шмелени жиреют. У нас такого добра ныне валом. Вот и выходит, что не должны мы допустить разграбления древних святынь землицы отчей. Никто же и знать не знает, что там за силища сокрыта, а главное, какова она. А ну как достанется она узкоплёночным каким или, того хужей, Семёрке этой великолепной, вот тогда уж все попляшем! Тута кумекать надобно, а то бог весть как дело обернуться может. Есть у меня, братья, план один.

Разбойники сдвинулись поближе друг к другу и обратились в слух, страшась пропустить хотя бы одно Макутино слово.

Луна уже начала гаснуть. Длинные тени деревьев и кустов постепенно слились в тёмное бесформенное месиво предрас­светного сумерека. Тишина распростёрлась над страной, изло­манной, сказочной и от века несчастной.

8

А где-то неподалёку горел другой костёр и велись совсем иные разговоры.

Под невысоким таёжным утёсом, который огибала быстрая прозрачная речушка, на обкатанных водой камнях горел яркий костёр. Вкруг его сидело десятка полтора местных мужиков. Не надо быть большим следопытом, чтобы с первого взгляда заме­тить — место это было «насиженным», то есть уже давно об­любованным для своих потаённых надобностей. Рукотворные прилады, размещённые полукругом у небольшой скалки, ско­рее напоминали подкову зрительного зала, чем место привала охотников или бивуак собирателей дикоросов. Никаких навесов и лежбищ не было и в помине. Голая, почти отвесная скала, по­росшая сверху утопающим во мху кустарником, как бы преграж­дала путь вековому кедровому лесу, что неторопливо, полого сбегал по распадку к самой речке, а здесь, словно наткнувшись на вздыбленный камень, притормозил, да так застыл, судорожно вцепившись корнями в неглубокую землю каменистого предго­рья. У подножия скалы лежал обломок отполированного ветра­ми и водой полутораобхватного листвяка, пред ним из больших плоских камней была выложена ровная площадка, по бокам которой кто-то загодя умело сложил две конические кучи сухого валежника. Далее тремя подковами лежали такие же выбеленные паводками и временем деревья. Импровизированный театр был пуст, будущие зрители сидели рядом, грели руки у костра и вели негромкую беседу.

До чего же хороша таёжная ночь при полной луне! Ни ве­терка, ни громкого звука, лишь чуть слышно плещется река на небольших перекатах, ровно гудит комарьё, о чём-то своём крях­тят деревья, скользят неясные тени ночных птах да слышатся временами жутковатые шорохи. А запахи какие здесь буйствуют, какие благоухают ароматы! Каждая травинка, каждый кусток, каждое деревце, каждый камешек, каждая снующая туда-сюда секарашка, каждый паучок источает свой неповторимый аромат жизни, и всё это, смешиваясь с духом потревоженной человеком или зверем земли, обретает некую мистическую силу, в которую хочется окунуться, как в тёплую предрассветную реку, и смыть с себя годами копившийся смрад городской нежити! Так, навер­ное, пахнет само естество: терпко, пряно, сладко, неописуемо и неповторимо.Оставаясь незамеченными, на источающий тайну берег вни­мательно смотрели две пары любопытных глаз. Ещё по доро­ге сюда, пробираясь сквозь пугающие своей непроходимостью и дикостью чащобы, девушки внимательно слушали наставления своего проводника, который держался с достоинством бывалого таёжника, но особенно не задавался и не подтрунивал над их глу­поватыми вопросами.

— Что бы там, на камне, ни гу-гу, — поучал их Юнька, — не то что бы разговоры какие пустяшные говорить, но даже и руками поменьше махать. Главное, ничего не пугаться, а чтобы какая-нибудь букашка-секарашка куда не след не заползла, бечёв­кой запястья обвяжите да носки на штанины натяните, их тоже, кстати, бечевой можно повязать для надёжности. Одним словом, как лазутчики...

— Иде ж тут полазишь, когда всё верёвками поскручено, — попыталась было хихикнуть Даша.