Холоп августейшего демократа

— И не было ни богатых, ни бедных, ни сильных, ни сла­бых, ни господ, ни рабов. — речь кудесника звучала как закли­нание. — Да, дети мои, не удивляйтесь, было такое время, когда все люди великого белого племени знали, что они дети единого Бога, и от прародителей своих — сами боги и равные в силе своей с ними. Однако и в родниковой воде бывает муть. И помрачились некоторые из достойных. И чрезмерная жажда познаний, дающая силу духу, воспламенила гордыней сердца их, отчаянье и страх потери земного бессмертия свили гнездо в их сердцах. И прошли века, и сам человек погасил священный огонь и пламень сердца своего, и забыл, кто он, и через это сделался иным. Прошли века, и трава сорная выросла на камнях святилищ, пришли корыстолю­бивые и напоённые ложью от рождения своего люди и сказали, что они — свет истины. Но и не свет принесли они, а рабство, ибо сами были рабами и иного не знали.

И вдруг в эту самую минуту раздался леденящий душу свист и тишину разодрал безобразный грохот выстрелов. Откуда-то сбоку на низкорослых, лохматых лошадях к костру вылетели всадники. Сидевшие полукругом люди в ужасе повскакивали с мест. Машенька негромко вскрикнула от испуга и тут же по­чувствовала, как что-то живое и тяжёлое прыгнуло ей на спину. Девушка не успела и опомниться, как оказалась связанной и с во­нючим кляпом во рту бессильно трепетала на слёжанном мху, словно выброшенная на берег рыба. Рядом, зверски выпучив гла­за, извивалась, брыкалась и не давала связать себе ноги Даша.

Машенька отвела лицо от стоптанного самодельного сапога, месившего рядом с ней мох. Человека она не видела, только са­поги и какие-то потешные, продранные в разных местах портки, выше поднять голову ей мешала грубая верёвка, больно впиваю­щаяся в шею. Взгляд несчастной девушки скользнул мимо утёса, ужас сковал и без того перепуганное девичье сердечко. Лёгкая дымка, клубящаяся над принесёнными помощницами старика сосудами, постепенно застилала всю округу. В бледном лунном свете она казалась почти невидимой кисеёй, под которой мета­лись лошади, орали и матерились, сталкиваясь друг с другом, всадники. Таинственного старика, его спутниц и всех слушате­лей, которые всё ещё оставались на своих местах, бандиты не видели, как их, вроде, и не было вовсе. Вернее, они там были, конечно, но не как живые люди, а как слабые, едва различимые тени. Тени людей, брёвен, старика, его лодки. И только головни дотлевающего костра чадили у самой воды.

— Где они, где? — орал, крутясь у костра на своей лошадён­ке, один из разбойников. — Их кони проскакивали сквозь смут­ные очертания людей, как сквозь клочья тумана, не причиняя им никакого вреда.

— Да нетуть здеся никого, атаман! — верещал колченогий бандит, уже спешившийся и шевелящий шашкой угли. — А ви­дать, были, кострына эщо и не сгасший.

— «Нетуть, нетуть», — передразнил его детина на рябой ко­быле. — Чё у мени глаза ослепли што ли? Я же их потроха здесь видел. — И он пальнул из большого пистолета в сторону ска­лы: — Тут ихний вожак сидел, здоровый такой, и девки стояли, а перед ними мужичьё местное мудями трясло. Чё встали, ищите, суки!

— Сар-мэн, Сар-мэн! — угомонив наконец Дашу, взревел ко­ротконогий, китайского вида мужик. — Мы здеся, однако, двух бабцов зацапали. Красивыя, однако, куня будут.

— Волоки их сюды! — манул рукой главный.

И тут стряслось полное замешательство. Бандитские кони заржали и стали шарахаться друг от друга, некоторые седоки, не удержавшись в седле, полетели наземь под копыта взбесившихся животных. Прозрачная дымка заволновалась и стала превращать­ся в самый настоящий непроницаемый туман, клубящийся, тан­цующий, он обволакивал разбойников и как бы всасывал в себя.

— Все из тумана, из тумана, суки! — заорал вожак и при­шпорил коня. — Девок в берлогу, в берлогу увози! — вылетев из предательского марева, заорал он опешившему от всего увиден­ного бандиту.

Из десятка конников на чистое, залитое невинным лунным светом место, вырвалось человек пять. Отдышавшись и успоко­ив коней, они с ужасом глядели на живое косматое нечто, клу­бившееся у скалы. У самой земли, где между туманом и уже рос­ной травой была неширокая, сантиметров тридцать, щель, что- то отчаянно трепыхалось. Атаман соскочил с лошади и, припав к земле, пополз к этому дышащему опасностью просвету. Зажа­тый в руке здоровенный сухой сук, который он подобрал где-то рядом, выглядел смешным и беспомощным, как хворостинка против медведя.

— Сар-мэн, Сар-мэн! — запричитали бандиты, пятясь на своих лошадях подальше от этой чертовщины. — Ты что, совсем сдурел? Назад!

Однако главарь уже подлетел к самой кромке белёсого мрака и, размахнувшись, что есть силы воткнул сук в бултыхающееся месиво и тут же он почувствовал, как кто-то с силой ухватился за палку. Тогда он резко дёрнул её на себя, после чего в подлунный мир вылетел, весь опутанный белыми, на глазах тающими ни­тями, колченогий бандит, минуту назад ворошивший угасающее кострище. Бедолагу душил кашель, и лицо его было словно из­мазано мелом.