Холоп августейшего демократа

— А знаете ли, бесценный вы наш, — поразмыслив, молвил канцелярист, — давайте-ка мы поступим таким образом. Сейчас оформим ваш визит, и, так как по документам вы особа высокого рангу, придадим ему соответствующий статус, разместим и оби­ходим, как положено, вы с пути-дороженьки отдохнёте, а уж зав­тра поутру, как у нас заведено, с челобитной ко двору, в черто­ги, так сказать, свободомыслия. А если вы изволите намекнуть о теме-с, вас озаботившей в нашем отечестве, и, как бы это по­деликатнее изъяснить. — столоначальник выразительно потёр большой палец об указательный, — то можно и о положительном результате вашего решения позаботиться.

От таких речей заморец аж побелел и понёс какую-то тара­барщину на неведомом в наших азиатских местах языке.

— Да он же, падла, на чистейшем аглицком наречии шпа­рит, — шепнул на ухо Иванычу дежурный переводчик из откудонадовских, — а это категорически возбраняется всемирной язы­ковой хартией! Параграф шестой сто восемьдесят первой статьи категорически запрещает употребление несинтетических языков в госучреждениях и общественных местах, за нарушение — строжайшие санкции.

— Ти-ти, голуба! — выставив вперёд руку, охолонул при­езжего Ибрагим Иванович. — Вы бы, любезный, поаккуратнее с мёртвыми-то языками в присутствии. — Хоть не без огрех, но фраза была произнесена на общепринятом в мире языке.

Гость смутился, но глаза продолжали зло зыркать.

—Я — высокий посол Всемирных сил! И я требую немедлен­но доложить о моём визите Вашему Руководителю, в противном случае мне придётся. — закончить мысль ему не дал вышед­ший из-за своего стола Ибрагим Иванович. Решительно подойдя к посланцу, он, широко взмахнув руками, обнял его и троекратно смачно поцеловал в губы. Заморец от неожиданности плюхнулся на стоявщий за спиной стул.

— Коль вы посол, да ещё и высокий, двигали бы вы, любезный, прямиком в МИД! Я вам положенное в таких случаях троекратное целование от Гаранта передал, а всё остальное завтра с утра.

Туго соображая, гость пытался что-то возразить.

— Не-не, любезный, в МИД. Там твоё место, а мне неког­да, — Сучианин сгрёб со стола охапку бумаг, — у меня, вот ви­дишь, документы государственной важности. Мне не до послов.

И вот тогда. Тогда эта басурманская рожа с ехидной улы­бочкой подошла к столу и вежливо так положила на самую его середину небольшой продолговатый жетончик, на котором были вычеканены семь золотых скорпионов, держащие на своих хво­стах земной шар.

Теперь бледнеть пришлось канцначальнику. Неповиновение предъявителю подобной бирки могло не только разрушить карье­ру любого чиновника, но и остатки кремлёвской ограды, а может, и всю страну.

Но самое-то страшное заключалось в том, что по слухам, та­кие метки передавались руководителю державы в случаях, когда Властители Мира единогласно выносили Вердикт о Недоверии к нему, а Недоверие это влекло за собой добровольный уход прави­теля и из власти, и из жизни.

— Сейчас, сию минуточку! Чаю гостю, чаю! Да покрепче! Сейчас, любезнейший Пафнутий Смитович, о вас будет, куда след, донесено. — Ибрагим Иванович с проворностью белки метнулся из-за стола. — Ты тут гляди, — гаркнул он дежурно­му, — и не сиди сиднем, а составляйте протокол о ненорматив­ной лексике, сигнализируй по своей линии, ну и его «крути», а я мигом, — и, цапанув со стола бирку, ринулся в дверь.

— Катя! — оставив озадаченного офицера, крикнул он в под­собку, — заварки не жалей, не жалей и сыпь из правильной

бан­ки! Ну, вы все у меня!

Последние слова уже подхватило гулкое эхо длинных двор­цовых коридоров, в которых из-за экономии и иных этических соображений лет десять как поубирали ковры. Исчезновению ковров предшествовала долгая фракционная и внутриполитичес­кая борьба, итогом которой стала знаменитая фраза Преемника Четвёртого: «Пусто и гулко, зато нас никто не обвинит в подко­вёрных интригах!» Колоссальнейшей мудрости был правитель, да у нас других, слава богу, и не бывает.

Перво-наперво ушлый канцелярист бросился к наместнику главного визиря, действующему тайному советчику Владисуру Джахарийскому. Небольшого росточка (а небольшие росточки у нас давно прочно в моду вошли), невзрачненький, ако погребная поганка, с коротенькими ручками, губастенький, с горбатеньким носиком, востренькими ушками, в скромном костюмчике, акку­ратненький до отвратности, он тоже относился к старожилам и был, почитай, главным интриганом среди огромной придворной свиты. Именно ему приписывает молва право быть родоначаль­ником суверенной демдиктатуры — главного идеологического учения современной эпохи. Многие, конечно, сомневаются в его первородстве, дескать, где уж ему, он и говорит-то коряво, а уж писать, так это всем ведомо, он только в Кремле научился. Но в суверенной демдиктатуре главное: дух — опора народотворчес­ких сил правопорядка и административной потенции регионов, а не протирание, простите за выражение, штанов в академиях.

— Беда, Владисур, беда! Что и делать, не знаю, одно упо­вание на тебя!