Холоп-ополченец [Книга 1]

— Грехи! — сердито заговорил молчавший всегда Нефёд. — Им хорошо, долгогривым, про грехи толковать. Живут в обителях на дармовых хлебах. У царя да у бояр, поди, пятки лижут, те им вклады на помин души делают… А то еще пост! — прибавил он, помолчав, со злобой. — Хлеб да луковица — не пост, что ль?

Нефёд угрюмо замолчал.

— Ишь Нефёд-то наш осердился как, — заметил Савёлка. — А намедни бабка тебе молочка кружку дала. Небось, выпил?

— Не замай его, — примирительно сказал Невежка, заметив, что Нефёд сердито заерзал на лошади. — Верно он говорит. Чай, у них-то и пост-от не то, что у нас. Михалка-то, чай, у нашего князя в хоромах бывал. Чего он в пост лопает? Рыбину ему подадут, одному не вподъем. Пирогов напекут на постном масле, щец со снетками, взвар. Этак бы и мы попостились, братцы. А?.. Вот как мы их всех перебьем, бояр этих, може, и сами так поживем. Эх-ма! Отвяжись, худая жисть, привяжись, хорошая!

Несколько времени все ехали молча. Смеркалось. Снег перестал. Вдалеке вправо замелькали частые огоньки.

— Москва! — промолвил Михайла. — Ну, а нам, сказывали в Вешняках, сразу за леском влево сворачивать. К ночи, надо быть, в Коломенском будем. Подгоним малость.

Густая пелена снега застлала все кругом. Они с трудом держались дороги. Но перекресток все-таки ясно выделился. Следы полозьев и конских копыт пересекали им путь. Видно было, что по этой дороге уже сегодня немало ездили. Они уверенно свернули влево.

II

Кругом расстилалась одна снежная равнина. Кое-где, то справа, то слева, мигали чуть видные огоньки — какие-нибудь подмосковные деревеньки.

Но конские следы вели все прямо, не сворачивая. Сильно темнело, и Михайла стал опасаться, что до ночи они не успеют приехать в Коломенское. Но вот перед ними начали в темноте вставать неясные очертания каких-то строений. Одновременно сбоку прямо на них выехала лошадь.

— Кто едет? — окликнул их густой застуженный голос.

— К Ивану Исаичу мы, — проговорил Михайла. — Холопы из-под Нижнего. Послужить ему хотим. Как он волю сулит…

— А сколько вас тут? — спросил тот же хриплый голос.

— Полтретья десятка,[3] — ответил Михайла.

— Кто вас знает, что вы за люди, — проворчал караульный. — Эдак всех пускать не гоже.

— Я Ивану Исаичу про Шуйского весть принес. Сказать надо.

— Ты же сказывал, с Нижнего вы. А выходит — с Москвы. Лазутчики, может?

— Отродясь на Москве не бывал, — сказал Михайла. — Тут неподалеку слыхал от выходца из Москвы.

— Чего ж сюда его не приволок, коли так. Иван Исаич сам бы допросил. Казаки наши дозорные поймали было ноне одного долгогривого, да отбил у них цельный отряд. От Шуйского, видно.

Михайла оторопел. Так это он, стало быть, от болотниковского дозора монаха спас? Вот беда-то! Вдруг признает его тот казак, что тогда? Уж лучше сам он Болотникову признается.

— Проводи ты меня к Ивану Исаичу. Я с им поговорю, — сказал он казаку.

— Ладно, — сказал дозорный. — Погоди тут. Как другой дозорный придет, я тебя сведу. Дай только фонарь засвечу.

Казак слез с лошади, привязал ее у ворот, зашел в сторожку, которой Михайла сперва и не заметил, и скоро вышел оттуда с фонарем. В эту минуту с другой стороны подъехал еще казак. Первый окликнул его:

— Кирюха, вот тут к Иван Исаичу просится. Холопов отряд привел. Ты посторожи, а я проведу. Слезай с лошади, ты! — обратился он к Михайле.

Он поднял фонарь, и свет его прямо упал на лицо Михайлы.

— Этого! — крикнул подъехавший казак. — Да это ж Шуйского отряд. Он у меня и монаха отбил на дороге. Ишь ловчага! Лазутчик, стало быть. Отчаянная голова! Куда его к Ивану Исаичу? В темную его.

— Это ты что ж? — подступил к Михайле первый казак. — Да за этакие дела тебе голову с плеч, чортов сын!

Он размахнулся и дал Михайле в ухо.

Михайла пошатнулся, но устоял.

— Стой ты! — крикнул он. — Не от Шуйского я вовсе. И в Москве отродясь не бывал. Спроси хошь мужиков наших.

Казаки захохотали.

— То-то дурень! — крикнул Кирюха. — На своих же мужиков шлется. Да чего с ним гуторить? Вяжи ему руки, Кобчик. Дай я его в темную сведу да Иван Исаичу скажу. А этих в клеть покуда вели отвесть. Кликни наших из сторожки.

Через минуту десяток казаков с саблями окружили спешившихся мужиков и повели их в ворота села.

Казак, опознавший Михайлу, схватил его за плечо и потащил тоже в ворота и по сельской улице мимо темных изб. Вышли на просторную площадь, где стояла церковь.

У начала площади в ряд были выстроены клети. Самая большая была не заперта. Мужиков загнали туда, а Михайлу повели дальше.

— Чего ж не вместе? — нерешительно спросил Михайла. Он думал, что казак ведет его, может, сразу рубить голову.

— Да ты и впрямь жох! Мужики-то, видать, простяги. Ты их научить хочешь. Нет, брат, с ними особо покалякают, а с тобой особо.

У Михайлы немного отлегло от сердца. Стало быть, не сейчас голову срубят. Говорить еще станут.

Между тем они подошли к просторной избе, где светился огонь.

У ворот стоял мужик с дубиной.

— Куда? — спросил он казака.

— Да вот птицу захватил, кажись, немалую. Запру в сарай да Ивану Исаичу доложу.

Мужик посторонился и пропустил их в калитку, окинув Михайлу враждебным взглядом.