Холоп-ополченец [Книга 1]

— Чего ж не ешь? — спросил Болотников. — Или к нашей пище не привык?

Фидлер взял ложку и заставил себя против воли хлебать щи.

— Иван Исаич, — заговорил Михайла, нетерпеливо оглянувшись на Фидлера. — У нас тут с тобой разговор был, помешал тот немец. Может, отошлешь его, потом скажет, с чем прислали его. А мне ты сам велел ноне тебе доложить, чего мужики наши кучатся.

— Да говори при нем. Вишь, закостенел вовсе, пущай его щей похлебает, отойдет малость. Наши-то дела ему ни к чему.

Фидлер не поднимал головы от плошки.

Михайла отодвинул щи и заговорил возбужденно:

— Иван Исаич! Чего ж Дмитрий Иваныч не идет? Заждался народ. Может, сказывают, и вовсе не придет? А нам его ждать. Чего мы тут сидим зря? Может, без его итти волю добывать?

Болотников стукнул рукой по столу, тоже отодвинул плошку, оперся обеими руками на край стола и заговорил горячо, не спуская с Михайлы загоревшихся глаз.

— Ну и беспонятный вы народ! — вскричал он. — Сколь разов говорил вам, а вы все в толк не возьмете. «Без его итти волю добывать». А как мы без его добудем? Думаешь, Ваську Шуйского хорошенько пугнуть, так он и даст? Дурни вы? Он бы по себе, может, и дал, только б его со стола московского не согнали. Да ведь кто его посадил? Бояре! Думаешь, позволят они ему волю дать? Да они его лучше в Москве-реке утопят. Знает он это хорошо. До последнего биться станет, а воли нипочем не даст.

— А Дмитрий Иваныч даст? — неуверенно спросил Михайла.

— Опять дурень! — повторил Болотников. — Дмитрия Иваныча разве бояре посадят? Он сам по себе царского роду. Ивана Васильича сын родной. Только бы ему на Москву прийти, а там ему никто не указ. Его власть. Что похочет, то и сделает. Бояре против него слова не скажут, потому — прирожонный царь. А он мне богом клялся, — как на московский стол сядет, первым же указом холопам волю даст. Чуешь? Стало быть, нам одно — Ваську согнать и Дмитрию Иванычу дорогу открыть… И не то еще, что обещался мне, — прибавил, помолчав, Болотников. — Увидает же он, что мужики да казаки путь ему проложили, кровь за него проливали, с Шуйским да с боярами за него бились. Кабы не мы, не казаки да не мужики, не пустили бы его бояре на Москву. Им свой царь повадней. Небось, Грозный царь потачки им не давал. А ноне при Василье ишь власть какую забрали. Да погоди! Мы им руки укоротим! Не станут больше над холопами измываться. Дмитрий Иваныч из нашей воли не выступит. Хоть все головы сложим, а посадим Дмитрия и волю добудем! Так, что ли, Михайла?

Михайла восторженно смотрел на Болотникова.

— Добудем, Иван Исаич! — крикнул он. — За волю всяк голову сложит. Веди лишь! С тобой как не добыть!

— А какая у нас тогда жизнь будет, Михайла! — Глаза у Болотникова сверкали, голос звучал ясно и звонко. Оба они совершенно забыли про аптекаря, сидевшего не шевелясь над своей плошкой. — Все вольные станут. Каждый на себя работать будет, не на боярина. И приказным царь не велит народ теснить. За такую жизнь и голову сложить не жаль!

Михайла вскочил и возбужденно прошелся по комнате. Ему хотелось сейчас же бежать куда-то, сделать что-то, чтоб только скорей настала такая жизнь.

— Ты со своими мужиками поговори, Михайла, — сказал Болотников спокойнее. — Они тебя слушают. Пусть малость потерпят. Не так долго. А мне тотчас итти надо. Я московским гостям угощенье придумал. Не говорил еще я тебе. Только Печерица знает. Не обрадуются.

Болотников встал, и только тут на глаза ему попался аптекарь.

— Эх, Фридрих Карлович, — так тебя, кажись, звать? — прости ты меня. Позабыл я про тебя. А сейчас недосуг. Приходи ужо вечером с Михайлой, ужинать станем, ты и расскажешь нам, с чем пришел. Уведи его к себе, Михайла. Пускай отдохнет покуда.

Фидлер поднялся из-за стола совершенно оторопевший. Он так и не улучил минуты выполнить то, за чем был прислан. Но не это его смущало. Болотников звал его ужинать, можно было исправить свою ошибку. Но ошибка ли это? В голове у него все перепуталось.

Михайла дернул его за рукав и звал с собой. Болотников уже накинул тулуп и, захватив шапку, быстро вышел из избы. Фидлер, не слушая, что ему говорит Михайла, пошел за ним. Они перешли сени и вошли в другую горницу.

На лавке под окном сидели два седобородых мужика и плели лапти.

— Вот, Михалка, — сказал один, — кругом сторожат те-то, черти. А ноне вон мужик на базар приехал, я у него лыко купил. Лапти-то у нас вовсе обтрепались. Вот мы с Нефёдом, покуда не на карауле, и сплетем для всех. Ладно, что ль?

— На что лучше, Ерёма, — ответил Михайла. — А я было хотел Иван Исаичу поговорить. Може, валенки бы вам выдали.

— Узнавал я, — отозвался Ерёма. — Нет у их у самих. Коли найдется, бери себе. Ты с им повсюду ходишь. А нам и в лаптях ништо… А это кто ж такой будет? — спросил Ерема, удивленно глядя на Фидлера.

— Немец. К Иван Исаичу пришел… Ну, полезай на печку, — обратился Михайла к Фидлеру. — Погрейся да и сосни после обеда. Как Иван Исаич придет, я тебя побужу.

— А ты Болотников давно знаешь? — спросил Фидлер, не отвечая на его предложение.