Холоп-ополченец [Книга 1]

— Да не так чтоб сильно давно. С Коломенского. Туда мы к ему пришли, вместе под Москву ходили.

— А зачем ты с ним ходил?

— Чудно́й ты. Аль не слыхал, что он за столом говорил? За волю он поднялся, чтоб холопам всем волю дать. Шуйского того бояре посадили. Он им и мирволит, а Дмитрий Иваныч, тот волю нам, холопам, дать сулит. Иван Исаича вперед себя прислал. Шуйский-то его пуще огня боится.

Фидлер невольно кивнул.

— Они там, черти, листы, что Иван Исаич шлет холопам да простому народу, хватают да жгут, никому честь не дают. А сами про Иван Исаича невесть чего плетут, пугают дураков. Ну, да таких дураков, что боярам верят, немного, чай, осталось. Смекнут, где правда. Ну, ложись, Фридрих Карлович, полезай на печь, а я тут на лавке прилягу.

Фидлер покорно полез на печь, хоть и не надеялся заснуть. Очень уж много разного слышал он за сегодняшний день. В голове все кругом шло. То отец вдруг вспомнится — старый, больной. То Болотников с ясными глазами. И ведь что говорил-то он! За весь бедный народ воюет… А клятва как же?.. И писал-то ее Воротынский, что всех до смерти мучит… Что ж ему-то делать? Что делать? Он ворочался на кирпичной лежанке, но сон не хотел над ним сжалиться. И вдруг точно что-то открылось перед ним. Он даже приподнялся и прошептал: «Ну да, конечно, так и сделаю». И сразу же голова его упала на жесткое изголовье, и он крепко заснул.

Когда Михайла пришел звать его ужинать, он спал как убитый.

— Вставай, Фридрих Карлович, Иван Исаич воротился, велел тебя привесть, — сказал Михайла.

Фидлер быстро соскочил на пол.

— Видно, хорошо выспался, — сказал, посмотрев на него, Михайла. — Ишь, глаза ясные стали. А то и не смотрели вовсе.

Фидлер только усмехнулся и решительными шагами пошел за Михайлой.

Болотников уже сидел за столом, когда они вошли.

— Идите скорей, — весело заговорил он, — проголодался я. Зато и гостям закуску припас. Они там — видал, Михайла? — какую туру приготовили? Хотят к самым стенам подкатить да оттуда стрелять. А вот поглядишь нынче ночью, как я их отпотчую. Ну, садись, Фридрих Карлович, рассказывай, за каким ты делом к нам пришел.

Фидлер, только что севший на скамью против Болотникова, вдруг встал, посмотрел прямо ему в глаза, вытащил из-за пазухи большой кошель, положил его на стол и заговорил, не сводя глаз с Болотникова:

— Сейчас я тебе всё говорить буду, зачем я к тебе пришел. Погоди только.

Он развязал кошель, вынул из него бумажный пакетик, потом достал порядочный кожаный мешочек и положил и то и другое на стол.

— Вот гляди, — сказал он, взяв в руку пакетик, — это самый страшный яд.

Михайла привскочил и схватил Фидлера за руку.

— Яд! — крикнул он. — Это на кого ж?

— Молчи ты, — остановил его Болотников. — Не мешай, дай ему сказать.

— Это на него яд, — сказал Фидлер, показывая рукой на Болотникова, — я хотел за обедом его отравить.

— Ах ты сволочь! — яростно крикнул Михайла, замахнувшись на него кулаком. — Тебя зовут, есть дают, а ты, чортов сын!..

— Да постой ты, — прервал его Болотников, положив ему руку на плечо, — дай ты ему сказать, с чего он на меня так ополчился.

— Я сейчас все говорить буду, — сказал аптекарь, — только ты не мешай, — обернулся он к Михайле. — Я не так хорошо по-русску говорю. Я долго в Москве жил, и там все говорили — и патриарх в соборе говорил, и князь Воротынский мне говорил…

При имени Воротынского Михайла опять привскочил, но сдержался и промолчал.

— … и сам царь говорил, что ты самый страшный душегубец, — обратился он к Болотникову, — все дети убиваешь и старики убиваешь. Я это очень не люблю. А Воротынский сказал: в поле тебя убить нельзя — ты колдовать знаешь, и тебя никакой пуля не берет.

Болотников расхохотался.

— Вот оно что! Эдак они в меня и стрелять не станут. На что лучше… Ну, а ты, стало быть, ядом меня извести надумал?

— Да, — сказал Фидлер, — я хотел тебя отравить. А теперь я не хочу тебя отравить. Возьми яд. Я не хочу его держать. — Он протянул Болотникову пакетик. — И вот, — он взял в руку мешочек и подал его тоже Болотникову, — возьми. Царь дал мне сто рубль, чтоб я тебя отравил, а я не хочу тебя отравить и сто рубль не хочу брать.

Но Болотников отстранил мешочек.

— Держи. Мне тебе дать нечего, а на Москву тебе теперь ходу нет. Стало быть, на те деньги и живи.

Фидлер с сомнением посмотрел на мешочек, но оставил его на столе.

— Сто рубль я могу заработать, — сказал он, — и отдать царю. Я об них не очень много думаю. Я думаю про то, что я клятва дал, Воротынский мне та клятва писал, а я свое имя подписал. Потому что я тогда хотел тебя отравить. И за это ты можешь меня казнить.

— Что ж мне тебя казнить, — сказал Болотников, — коли ты сам повинился. У нас говорят: повинную голову меч не сечет. А вот как с клятвой-то быть? Может, здесь к попу сходишь, он тебя разрешит?

Фидлер покачал головой.

— Нет, — сказал он, — там, в той клятва написано: коли священник меня разрешит, то это разрешение будет ни к чему.

— Так как же теперь быть? — спросил Болотников, с некоторой тревогой поглядев на Фидлера.

Михайла также смотрел на него с видимым смущением.