Хороша была Танюша

Ей было действительно холодно. Согревшись под душем, она поспешила в постель на старом диване в гостиной. В комнате пахло пылью и, наверное, старым деревом, как в доме на силикатном заводе. Прикрыв глаза, она подумала, что по ночам, наверное, слышно, как трещат стены.

– А здесь есть печка? – спросила она.

– В соседней комнате сохранилась изразцовая печь, правда ею давно не пользовались.

– Нужно будет завтра попробовать растопить. Я очень люблю живой огонь.

– Это может быть опасно в старом доме. Достаточно одного уголька… Потом, надо сперва прочистить дымоход.

– Сколько всяких условий, условностей… Зачем же ты купил такой старый дом?

– Это результат одной давнишней сделки.

– Какая странная сделка. Ты покупаешь дом – и что?

Танюшка задумалась: если он состоял на государственной службе, о какой сделке могла быть речь?

– Есть вещи, о которых тебе совсем не обязательно знать. Ты же помнишь… Хотя скорее всего ты не помнишь…

– Чего я не помню?

– Да ерунда, забудь. И больше, пожалуйста, не спрашивай меня ни о чем. Хотя бы потому, что я купил этот дом только ради тебя.

Танюшка знала, что несколько дней назад он выключил свой мобильник. Сказал, что имеет право на личное пространство. Он не скучал ни по дому, ни по работе и не испытывал желания с кем-то общаться. Но незадолго до переезда, еще в Хельсинки, он включил телефон. И, как оказалось, напрасно. На него хлынули сотни эсэмэс, которые он читал, все больше и больше хмурясь, потом раздался звонок – настолько требовательный, что его нельзя было проигнорировать. Едва ответив «да», он почти прокричал в трубку:

– Зачем ты мне звонишь?

И Танюшка услышала, как кто-то на том конце кричит в ответ:

– Петр, я звонил тебе целый месяц! Куда ты, черт подери, пропал?

– Я в Финляндии по личному делу, ты же знаешь. И просил тебя всем передать, чтобы меня не беспокоили, – он старался говорить подчеркнуто деловым тоном, однако голос то и дело срывался. – Занимайся своим делом, и все. И научитесь там наконец обходиться без меня!

Танюшка прежде никогда не слышала, чтобы Петр Андреевич на кого-то кричал.

– Не обращай внимания, – чуть остыв, сказал он ей. – В России всегда одни проблемы. И всегда приходится кричать.

Они провели два дня в старом доме, вылезая из постели только для того, чтобы поесть, накинув пледы на плечи. Танюшка пристрастилась сидеть в кресле-качалке, которое обнаружилось в той комнате, где была остывшая печь. Она перетащила кресло в гостиную и залезла в него, завернувшись в плед, как в кокон. Она раскачивалась, потягивая вино, и думала, что вот же наконец тихое пристанище, приют, похожий на старинную шхуну, списанную на покой, в которой можно укрыться от житейских бурь, – сюда не долетали даже их отголоски. А за окном мокрая осень шумела рыжими, красными, бурыми листьями, безжалостно кидая их прямо в черное застывшее озеро, и только сумрачные ели держались стойко, как стражи. Странно, что не было видно птиц, только однажды утром сорока мелькнула за окном. Кто-то ведь жил в этом доме до них, сидел в кресле-качалке, может быть, так же потягивая вино…

– А кто жил в этом доме? – спросила она.

– Сумасшедшая старуха. Ее увезли в дом престарелых, а дом дети продали мне вместе с мебелью. Я решил пока от нее не избавляться. Ты не против?

– Мне здесь нравится, – ответила она.

И это была правда, хотя каждый новый день был похож на предыдущий и ничего нового не привносил в их существование, застывшее, как черное озеро. Разве что однажды пришли рабочие, наладили отопление – кажется, в подвале был котел, – и в доме сразу стало тепло, появилось ощущение настоящего дома. Еще она обнаружила в кладовке старое лоскутное одеяло, похожее на пестрое от листьев полотно осени, застелила им диван, и в комнате сразу стало радостно. Особенно интересно было рассматривать лоскутки, наверняка оставшиеся от одежды, которую некогда носили бывшие хозяева этого дома, – красные, желтые, бордовые, в горошек и цветочек. Она представляла себе, что лепестки в цветочек – это клумбы, в горошек – это идет снег, синие лоскутки были озерами, а желтые – веселыми пятнами солнца…

Однажды Петр Андреевич сказал, что ему придется отлучиться дня на два в Хельсинки, но ты тут не скучай, я нашел целую коробку книжек, наверное финская классика, тебе лучше знать. Проголодаешься – сходишь в лавку, это сразу за погостом, заодно прогуляешься. Место тут пустынное, хулиганов нет. Конфет только много не покупай, конфеты у них невкусные. А я вернусь самое позднее в пятницу утром.

– А что делать, если ты не вернешься?

– Я вернусь, глупыха. Соскучиться не успеешь.

Легко потрепав ее по щеке и поцеловав в лоб, как ребенка, он сел в машину, и когда дорога опустела, она подумала: неужели все это правда? Неужели теперь так и будет, что ей придется ждать в пустом доме, когда он приедет, и рассматривать лоскутки, а когда он приедет, они залезут в постель на несколько дней, пока ему опять не придется уехать, и она снова будет ждать его возвращения. Но ведь так не может продолжаться вечно.